— А пускай-ка теперь этот фашист покается! Пора бы уже и меру знать. Пусть, гад, признает свою вину. Тогда можно будет простить, как Бог велел.
Барон пружинисто встал и сделал в мою сторону два широких напористых шага, отодвинув меня на середину гостиной. Мощный мужик оказался, килограммов под девяносто, не меньше. В руках у него был мой железный прут, и держал он его крайне умело, в правой руке под прикрытием полусогнутой левой.
Может, кому-то эта сцена сейчас и покажется смешной, но у меня тогда реально затряслись колени. Мне не в чем было каяться, и они это знали, но, что произойдет, если я не покаюсь, отлично понимали и они, и я. В такой ситуации полагалось бы проснуться, и я замотал головой изо всех сил, не зная, как еще можно избавиться от окружающей меня действительности. Увы, ничего не изменилось — кроме выражений лиц. Лица были недобрые, и с каждой секундой они становились все злее и злее, даже у детей.
— Мне очень жаль, граждане, — сказал я им всем предательски дрогнувшим голосом, отступая к прихожей.
— А уж как мне жаль, не поверишь, брат! — сказал барон, расставив пошире ноги и замахиваясь прутом.
Окончательно потеряв лицо, я рванул в прихожую, отпихивая подло бросающихся под ноги цыганят. Мне вдруг пришла в голову безумная мысль, что если вернули Интернет, то, может быть, и дверь на лестницу тоже вернут, и тогда я успею удрать из этого сумасшедшего дома.
Увы, распахнув свою дверь в третий раз за сутки, я опять увидел за ней ровный бетон без каких-либо намеков на отверстия или проемы.
Тогда я повернулся лицом к преследователям. Все пятеро цыганских мужиков столпились в прихожей, вооружившись подручными предметами: кроме железного прута у барона, оказались востребованными оба табурета от моей шведской кухонной стойки и две бутылки из-под советского шампанского с грамотно отбитыми горлышками. Иззубренные края «розочек» блестели точь-в-точь как блестят акульи зубы в детских мультиках, и я снова подумал, что участвую в очевидном фарсе, просто с хорошей компьютерной графикой и текстурой.
— Кайся, нацист! — строго приказал мне барон, делая осторожный шаг вперед.
— Хорошо, — выдавил из себя я, вжимаясь в холодную бетонную стену. — Каюсь. Ох, как каюсь. Реально каюсь, короче, мужики. А что говорить-то?
Цыгане вдруг заулыбались, легко опустив табуреты и «розочки».
— Повторяй за мной, — барон тоже ухмыльнулся. «От имени Российской империи призываю к покаянию весь свой народ за бесчисленные страдания, причиненные угнетаемым нациям. Также каюсь в грехе цареубийства, каюсь за угнетение эвенков, поляков, финнов, тунгусо-маньчжуров, грузин, чеченцев и армян, каюсь в угнетении казахов и узбеков, украинцев и ингерманландцев, хантов и бурят, евреев, греков и молдаван, китайцев и чувашей. И не их только одних, обитающих в Москве, но и жителей всей России, а также тех, которые уже скончались или не родились…»
Я начал было послушно повторять за ним, но это все оказалось невозможно запомнить, и я начал ошибаться с первого же предложения, назвав тунгусо-маньчжуров тунгусо-чувашами, а в грехе цареубийства нечаянно обвинил грузин и евреев.
— Да я смотрю, ты вообще не раскаялся, сука! — возмущенно вскричал барон и без замаха ударил меня прутом по голове.
Тут же погас свет, и я, плюхнувшись на пол, замер в ожидании неминуемой расправы. Но ничего больше не происходило, вокруг было тихо, и тогда я по-пластунски прополз пару метров вдоль стены к свету, падавшему из гостиной, а потом снова замер, стоя на четвереньках и напряженно прислушиваясь к плеску воды на полу.
Стало слышно, как у соседей снизу смеются олигофрены в телевизоре.
Я осторожно оторвал от пола одну руку и потер ушибленный лоб, пытаясь понять, насколько серьезным было мое ранение. Череп вроде остался цел, даже кожа не поцарапана, и это обстоятельство меня воодушевило.
Я вдруг подумал об унизительности своей позы и всей ситуации в целом, после чего, подчиняясь порыву, решительно встал во весь рост, готовый смело ударить в ответ любого, самого страшного врага.
С моих мокрых штанов даже не капало, а текло, но, кроме этого пошлого журчания, в квартире ничего не было слышно.
Когда включили свет, я был готов к чему угодно. Но, оглядев пустую прихожую, где среди прочего хлама в лужах воды валялись две «розочки», два табурета и один металлический прут, я понял, что очередное приключение опять закончилось почти без потерь для моего здоровья.
Я прошел в гостиную и с нарастающим раздражением уставился в прямоугольную дыру. За дырой светало.
Меня опять потянуло в сон, но спать в обстановке такого бардака я не смог бы физически. Под кухонной стойкой я нашел большой пластиковый пакет и принялся собирать туда весь хлам, валявшийся на влажном от недавнего потопа полу. Я очистил прихожую и почти убрал в гостиной, когда в дверь вдруг позвонили.
Ну да, именно позвонили. Это простое событие ввело меня в состояние абсолютного ступора, и я несколько минут слушал трели своего модного электронного звонка. Потом я побежал в прихожую, как был, с пакетом мусора в руках.
Я отворил первую дверь, а за ней увидел родную металлическую. Приглядевшись, я заметил ошметки серой пленки, имитировавшей бетон, не слишком аккуратно отодранной от двери и косяка. Я принялся размышлять, могла ли такая пленка ввести меня в заблуждение, но тут снова раздался нетерпеливый звонок, и я быстро отворил наружную дверь.
Мимо меня, деликатно, но чувствительно пихаясь, тут же проскользнули двое молодых людей, кажется, парень с девушкой, обдав меня каким-то сладким парфюмерным запахом. Они нервно прокричали мне уже из прихожей: «Закрывайте скорее дверь, убьют же!» Я действительно услышал какие-то злобные выкрики на лестнице, потом чьи-то руки с той стороны потянули мою дверь наружу, и я рефлекторно начал сопротивляться, вцепившись в дверную ручку изо всех сил. Мои незваные гости бросились на помощь, тонкие пальчики ухватились за замок, засов и за все, что можно было уцепить в моей двери, после чего сопротивление с той стороны было сломлено, и мы захлопнули дверь. Я повернул ключ трижды и еще накинул засов, затем повернулся к своим визитерам — кажется, четвертым за эту ночь.
Передо мной стояли юноша и девушка, очень схожие своими тонкими, женственными фигурами, вычурными шелковыми кофточками и джинсами в обтяжку, прическами и даже выражениями лиц.
— Мы Лера и Валера, — пропели они одинаковыми тонкими голосочками, отвечая на мой невысказанный вопрос.
Мне вообще не хотелось разговаривать, я надеялся, что сразу после уборки смогу прилечь на диван и поспать хотя бы несколько часов.