Ознакомительная версия.
Рванув дверь, Эдом выскочил на крыльцо и наконец вспомнил слово, которого ему так.не хватало. Обернулся, крикнул:
— Продукты! — крикнул с гордостью и облегчением. Обойдя «Форд», встав так, чтобы его не видели ни Агнес, ни
Обадья, Эдом, привалившись спиной к задней дверце универсала, смотрел в прекрасное серое небо и плакал. То были слезы благодарности за то, что в его жизни была Агнес, но, к своему изумлению, Эдом понял, что он плачет и по своей убитой матери, которая обладала состраданием Агнес, но не имела ее силы воли, человечностью Агнес, но не ее бесстрашием, верой Агнес, но не надеждой, никогда не оставляющей его сестру.
В огромном небе раскричалась стая чаек. Поначалу Эдом слышал только их крики, но, когда слезы высохли, различил крылья, белые лезвия, рассекающие серость облаков. И гораздо раньше, чем ожидал, смог занести коробки с продуктами в дом.
Нед («Зовите меня Недди») Гнатик стройной фигурой напоминал флейту. Правда, дырки от нее располагались у него в голове, чтобы мысль могла уйти через них до того, как придется крепко над ней задуматься. Говорил он тихим, мелодичным голосом, обычно быстро, иногда очень быстро, чем, несмотря на мягкость речи, раздражал слух собеседника.
Деньги он зарабатывал игрой на пианино, хотя особой необходимости в этом не было. Он унаследовал отличный четырехэтажный дом, расположенный в престижном районе Сан-Франциско, и получал приличную сумму от трастового фонда, достаточную для того, чтобы обеспечить все его потребности, разумеется, без экстравагантности. Тем не менее пять вечеров в неделю он работал в элегантном баре одного из знаменитых старых отелей в Ноб-хилле[38], развлекал веселой музыкой туристов, заезжих бизнесменов, богатых геев, продолжающих верить в романтику, хотя жизнь всеми способами убеждала их, что ее место давно уже заняли деньги, и неженатых парочек, которые стремились получить максимум удовольствия от адюльтера.
Четвертый этаж дома Недди занимал сам. На третьем и втором находились по две квартиры, на первом — четыре студии, которые он сдавал.
В самом начале пятого Недди, уже одевшийся на работу (черный смокинг, белая рубашка, черный галстук-бабочка, красная роза в петлице), стоял в дверях квартиры-студии Целестины Уайт и тараторил о том, что она нарушила условия договора аренды квартиры, а потому должна съехать в конце месяца. Причиной появления Недди в квартире Целестины, конечно же, стала Ангел, единственный во всем доме ребенок. Недди пугал ее плач, а плакала она крайне редко, производимый ею шум (у нее еще не хватало сил тряхнуть погремушку), заложенная в ней потенциальная угроза сохранности квартиры (она еще не могла выбраться из колыбельки, не говоря о том, чтобы обивать штукатурку молотком).
Целестина не смогла убедить его внять голосу разума, это не удалось даже ее матери, Грейс, которая переехала к дочери и славилась умением уладить самый бурный конфликт. Но против Недди Гнатика она оказалась бессильной. О существовании ребенка он узнал пять дней тому назад, и с тех пор только наращивал давление.
В тот период на рынке арендного жилья в Сан-Франциско сложилась напряженная обстановка, свободных квартир было куда меньше, чем желающих их арендовать. И вот уже пять дней Целестина пыталась объяснить, что ей нужно как минимум тридцать дней, чтобы найти подходящую по удобствам и цене квартиру. Днем она училась в Академии художественного колледжа, шесть вечеров в неделю работала официанткой и не могла полностью, пусть даже временно, переложить на Грейс все заботы о маленькой Ангел.
Недди тараторил, когда Целестина замолкала, чтобы перевести дух, тараторил, когда она говорила, слышал только свой мелодичный голос, и его это вполне устраивало. Продолжал тараторить, не обратив ни малейшего внимания на первое «Извините» высокого мужчины, который появился на пороге за его спиной, так же как и на второе и третье, и замолчал, лишь когда мужчина положил руку ему на плечо, легонько отодвинул в сторону и прошел в квартиру.
Пальцы у доктора Уолтера Липскомба были более длинными и подвижными, чем у пианиста. Он производил впечатление маститого дирижера симфонического оркестра, который одним поднятием палочки устанавливал полнейшую тишину и требовал внимания самим фактом своего появления. И голос его, когда он обратился к притихшему Недди, переполняли властность и уверенность в себе.
— Я — врач этого ребенка. Она родилась недоношенной и лежала в больнице по поводу ушной инфекции. По вашему голосу чувствуется, что через двадцать четыре часа у вас разыграется сильнейший бронхит, и, я уверен, вы не хотите нести ответственность за то, что заразите ребенка вирусным заболеванием.
Недди дернулся, словно получил оплеуху.
— У меня договор на аренду…
Доктор Липскомб чуть наклонился к пианисту, словно суровый учитель, решивший, что назидание будет более действенным, если не просто отчитать шкодливого ученика, но и как следует крутануть ему ухо.
— Мисс Уайт и ребенок покинут это помещение до конца недели… при условии, что вы перестанете докучать им своей трескотней. С каждой минутой их пребывание здесь будет удлиняться на день.
И хотя доктор Липскомб говорил столь же мягко, что и пианист, а на его добродушном лице не читалась склонность к насилию, Недди Гнатик отпрянул от него и бочком ретировался через порог.
— До свидания, сэр, — и Липскомб захлопнул дверь, едва не стукнув Недди по носу.
Ангел лежала на полотенце на разложенном диване. Грейс только что поменяла ей пеленку.
— Вот так жене пастора следует вести себя с несносным прихожанином, — прокомментировала Грейс действия доктора, когда тот взял малышку на руки. — Иногда я жалею о том, что не могу найти нужных слов.
— У вас хватает и других забот. — Липскомб покачивал девочку на руках. — Я в этом нисколько не сомневаюсь.
Целестину удивило появление Липскомба.
— Доктор, я не знала, что вы собираетесь зайти ко мне.
— Я сам этого не знал, пока не обнаружил, что нахожусь рядом с вашим домом. Я предположил, что ваша мама и Ангел наверняка дома, и подумал, что, возможно, застану и вас. Если я помешал…
— Нет, нет. Я просто…
— Я хотел сказать вам, что ухожу из медицины.
— Ради ребенка? — озабоченно спросила Грейс. Покачивая Ангел на больших руках, Липскомб улыбнулся:
— Нет. Нет, миссис Уайт, мне кажется, эта юная леди совершенно здорова. И не нуждается в медицинской помощи.
Ангел, словно очутившись в руках бога, круглыми глазками смотрела на врача.
— Я продаю свою практику и ставлю точку в медицинской карьере, — продолжил Липскомб. — И хотел, чтобы вы знали об этом.
Ознакомительная версия.
