БЕЗ ВЕСА
Незаметно приблизился день пятнадцатое марта, когда экипаж звездолета должен был погрузиться в сон, чтобы без вреда для себя перенести сравнительно короткий период чрезмерного увеличения тяжести. Широков уже с трудом мог поднять свою пишущую машинку. Кресла в его каюте стали так тяжелы, что приходилось напрягать все силы, чтобы сдвинуть их с места. Ходить, а в особенности подниматься по лестницам, было утомительно. У Петра Аркадьевича было такое ощущение, будто он постарел по крайней мере лет на сорок.
По совету Синьга, он работал теперь полулежа на мягком диване, стараясь двигаться как можно меньше.
— Даже думать стало как будто тяжелее, — заметил Синяев.
Они говорили медленно и невнятно, с трудом двигая губами и языком. Синяев был бледен.
— Я себя плохо чувствую, — ответил он на вопрос Широкова.
Они замолчали, устав от этого короткого разговора, и долго неподвижно лежали: Широков — на том, что отдаленно напоминало диван, Синяев — в кресле. Слышалось только напряженное дыхание. Каждый вздох требовал усилий, словно что-то тяжелое лежало на груди и мешало дышать.
— Я долго не выдержу, — сказал Синяев.
— Сегодня, — ответил Широков.
Он вынул часы. Это был прекрасный хронометр, подаренный ему профессором Лебедевым накануне старта. «Возьмите их, — сказал Семен Павлович. — Эти часы будут верно служить вам все двадцать пять лет».
— Они стоят, — сказал Широков. — Пружина не в силах двигать механизм, все части которого стали в два с половиной раза тяжелее.
Без стука в каюту вошел Синьг. Каллистянский врач двигался с очевидным усилием. За ним вошел Мьеньонь. Будучи моложе своего товарища, инженер шел легче и без видимого усилия нес небольшой плоский предмет, похожий на футляр готовальни.
— Мы пришли пожелать вам спокойной ночи, — улыбаясь, сказал он.
— Кроме вас и нас двух, — прибавил Синьг, — весь экипаж звездолета уже спит. Теперь ваша очередь.
— Наконец-то! — облегченно вздохнул Синяев. — Начните с меня.
— Вы ляжете у себя?
— Да, конечно, — ответил астроном.
Он вышел с обоими каллистянами.
— Разденьтесь и лягте, — сказал Синьг, на мгновение задержавшись у двери.
— Хорошо, — ответил Широков.
Оставшись один, он подошел к стене и нажал кнопку. Беззвучно отделившись от стены, как бы выйдя из нее, появилась широкая мягкая постель.
Ожидать пришлось недолго. Минут через семь оба каллистянина вернулись.
— Ну как? — спросил Широков.
— Гьеорьгий уже спит, — ответил Синьг.
Мьеньонь открыл футляр. В нем находилось несколько прозрачных кубиков, наполненных бесцветной жидкостью, и банка прямоугольной формы.
Широков знал, что это такое.
— Сначала питание, — попросил он, — потом сон.
— Как хотите, — ответил Синьг.
Он положил четыре кубика у сгиба локтей обеих рук Широкова. Через минуту кубики были пусты. Питательный раствор безболезненно впитался сквозь стенки кубиков и кожу внутрь тела.
— Меня разбудят или я проснусь сам? — спросил Широков.
— Проснетесь сами, — ответил Синьг. — Доза рассчитана на двести двадцать пять часов сна.
— Так точно?!
Широков повернулся набок. Синьг заботливо подложил ему под спину подушку.
— Вам удобно?
— Очень хорошо. Давайте!
Синьг поднес к его рту гибкую трубку, соединенную с банкой. На конце трубки находился раструб, плотно закрывший губы.
— Вдохните всё сразу, — сказал Синьг. — Одним глубоким вдохом.
Широков с силой вдохнул. На секунду ему показалось, что фигуры каллистян закачались и как-то странно расплылись. Потом всё исчезло, и он погрузился в глубокий сон без сновидений.
Он не почувствовал, как Синьг ласково провел рукой по его лбу и волосам.
— Не забудьте, — сказал он Мьеньоню, — время от времени заходить к ним и передайте об этом Ньяньиньгу. Если заметите малейшую перемену, немедленно разбудите меня.
— Ну конечно! — ответил инженер. — Мы хорошо знаем, что эти два человека для нас бесценны.
Синьг задумчиво смотрел на спящего Широкова.
— Странно, — сказал он. — Когда мы находились на их планете, я как-то привык к цвету их кожи, а сейчас она кажется мне снова необычайной. Посмотрите, как причудливо и как нежно коричневатый цвет лица переходит в розовый цвет шеи и плеч. А кисти рук совсем белые. Действительно, фантазия природы неисчерпаема. А их глаза! Какая странная форма. У Гьеорьгия они серо-зеленые, а у Пьети — чисто-голубые. Если бы мы вернулись одни, нам могли не поверить, что могут существовать такие удивительные люди.
Белый шар мчался сквозь черную пустоту.
Беззвучно работали двигатели, отбрасывая назад невидимый глазом свет. Постепенно увеличивающаяся сила реакции все с большей и большей мощью толкала вперед огромный корабль, становившийся все тяжелее и тяжелее.
Экипаж спал.
Мьеньонь, лежа в своей каюте, внимательно следил за показаниями приборов, расположенных перед ним на стене. В той же каюте спал Ньяньиньг. Через определенное время он проснется и сменит Мьеньоня. Только они двое будут бодрствовать все эти полторы недели, охраняя корабль от непредвиденных случайностей.
Звездолет мчался вперед.
Каждую минуту оставались позади сотни тысяч километров.
Впереди были Рельос, Каллисто, Родина!
Мысль о них согревала Мьеньоня теплым чувством любви.
Глубокая тишина царила на корабле.
Широков не сразу пришел в себя. Пробуждение было медленным и постепенным: бессознательность сменилась сновидениями. Он видел себя дома. Рядом был Куприянов и бинтовал ему ногу. Бинт ложился плотно, так что нога немела. «Послабее», — попросил Широков. «Нельзя, — ответил профессор. — Вам надо лететь на Каллисто». — «Каллисто? — спросил Широков. — Я где-то слышал это слово». — «Вы будете лететь двадцать пять лет, — сказал Куприянов. — Повязка может ослабнуть». И он еще крепче зажал ногу. «Теперь я положу вас в воду», — сказал он, поднял Широкова и понес. Потом он исчез, а Широков оказался на воде и плыл лежа на спине. «Наверное, это и есть дорога на Каллисто», — подумал он. И проснулся.
Еще не открывая глаз, он сразу вспомнил всё. Он знал, что лежит в своей каюте, на каллистянском звездолете, и что полторы недели, очевидно, уже прошли. Но ощущение плотного бинта на ноге почему-то не проходило, и казалось, что он действительно лежит на воде.
Еще не сознавая ясно причины, он открыл глаза и увидел прямо перед собой большой лист бумаги, на котором по-русски крупными буквами было написано:
