– По опыту скажу: доверием, которое тебе оказывают, нужно пользоваться, – вмешалась Мерока. – Девяносто процентов, восемьдесят – все офигенно больше, чем ноль.
– Спасибо, – Кильон саркастически улыбнулся, – все сразу встало на свои места.
– Рада помочь, Мясник!
– Считай это плюсом, – посоветовал Аграф. – Не шпионь за тобой Рикассо – ты не смог бы оправдаться.
– Спата виден на пластинах, да?
– Пластины нужно проявить, а это займет время. Мы же не на Неоновых Вершинах. Но если Спата провел в лаборатории больше тридцати секунд, его засекли.
Кильон решил подавить гнев и обиду на то, что его использовали. Он мог либо везти этот багаж на другой конец Напасти, либо избавиться от него прямо сейчас.
– По-вашему, этого хватит?
– Спаты, держащего тебя на мушке, и борга, выбегающего из лаборатории? Да, должно хватить.
– Что с ним сделают? Вы упомянули арест, а какой ожидается приговор, не уточнили.
– Смертная казнь, – ответил Аграф. – Вопрос только в том, каким способом.
– А говорят, цивилизация кончается в Конеграде.
– Не суди нас, доктор. Если твой город отменил смертную казнь, это еще не значит, что он не убивает людей. Он делает это тайком, по-садистски медленно. Тех, кто не соответствует стандартам, кто отказывается на него работать, он засасывает, перемалывает и выплевывает. Ройщики, по крайней мере, убивают быстро и чисто. Быстро – да, вне сомнения.
– Спата действовал не из корысти, а ради безопасности Роя.
– Лети обратно и защищай его, раз такой принципиальный. По мне, так действовал ли он из корысти или боролся за безопасность Роя, а все свелось к одному.
– Подонок сам напросился, – заявила Мерока. – Ты видел, как он навредил девочке.
Нимча спала на руках у матери. Казалось, сама Калис на грани полного изнеможения, словно перенесла часть мук дочери.
– Спата – плохой человек, – объявила женщина. – Он должен умереть, но быстро. Если бы позволили, для казни я выбрала бы нож.
– Всему свое время, – проговорил Аграф, пряча улыбку. – Есть регламент, и все такое. Состоится суд – все как положено. Раз грянул кризис, Рикассо потребует, чтобы оппозиционеры убедительно продемонстрировали ему верность. Если они не готовы – как выразился Спата – подчиниться его власти, не удивлюсь, что Рикассо предложит им рассесться по кораблям и лететь на другой край земли.
– Неужели он раздробит Рой?
– Правильнее сказать, отсечет нездоровую часть. В любое другое время Рикассо скорее отрезал бы себе руку, чем потерял хоть один исправный корабль. А сейчас как? Мы спешим на помощь клиношникам! – Аграф ухмыльнулся, – дескать, над такой абсурдной, противоречащей здравому смыслу затеей можно лишь смеяться. – Разве это не доказывает, что в истории Роя началась новая глава?
– До Клинка еще лететь и лететь.
– Рой совершал перелеты куда сложнее этого. Ясно, близ Клинка придется разбираться с черепами, но до того… Не понимаю, откуда столько опасений? Лететь нам над пустошью. И что тут такого? Разве что со скуки помрем.
Шаттл приближался к «Репейнице». Корабль Куртаны выступал из тьмы. Он казался на удивление маленьким после величия и золоченой роскоши «Переливницы ивовой». У Кильона сердце екнуло при мысли о долгом путешествии в гондоле, похожей на металлическое ведро, пусть даже бронированное и оснащенное техникой. Перелет Напасти станет первым в документированной истории.
– Знаю, о чем ты думаешь, – проговорила Мерока, когда они готовились к высадке. – Плевое дело, да?
– Да, – ответил Кильон, обдумывая услышанное. – Плевое дело – именно так я хотел выразиться.
Наутро бледная линия на горизонте превратилась в неуклонно расширяющуюся полосу.
– Словами не передать, до чего странные ощущения, – заметила Куртана, когда другие бойцы встали из-за обеденного стола. – Мчимся к про́клятому месту на полной крейсерской скорости. Сколько помню, меня всегда учили держаться от него подальше.
– Что показывают приборы? – поинтересовался Кильон, допивая кофе, черный, как сырой огнесок, и такой крепкий, словно раньше он пробовал лишь разбавленный.
– Для этой зоны показания вполне нормальные. А ведь мы приближаемся к границе и, по идее, должны остро чувствовать признаки перехода. Механические системы должны отказывать: двигатели перегреваться, часы и датчики зависать – совсем как при приступе Нимчи. Ты раздавал бы антизональные, но даже они не спасали бы от недомогания.
– Тогда это хороший знак. Не зря Рикассо опирался в расчетах на ранние показания приборов.
Смещение зоны, вызванное приступом Нимчи, было скорее колебанием, чем штормом. На Неоновых Вершинах ему дивились бы дней семь, ведь Пограничному комитету пришлось бы лишь слегка корректировать карты. Так и здесь. Не исключались изменения вне зоны действия ройских приборов, но условия, в которых сейчас летели корабли, ощутимо не отличались от существовавших до того, как девочка вызвала зональный сдвиг. Все ройщики почувствовали его и физиологически, и в работе механики, но из-за малой продолжительности особого вреда сдвиг не принес. Несколько двигателей нуждались в капремонте, кое-кто из авиаторов – в дополнительном лечении последствий сдвига, но по большому счету Рой не пострадал.
Ройщикам повезло, невероятно повезло. А еще, к худу ли, к добру ли, Рикассо наконец убедился в способностях Нимчи.
– Веду корабль, но как-то мне не по себе, – призналась Куртана. – И похоже, не мне одной. Разумеется, другие члены команды чувств своих не показывают.
– Вот пересечем бывшую границу, изменений по-прежнему не будет, может, тогда они приспособятся? – предположил Кильон.
– Пошли, покажу кое-что. Много времени не потратим, а мне не мешает проветриться.
На балконе «Репейницы» Кильон вдохнул утренний воздух – пусть прохладная свежесть наполнит легкие. Внизу, над темным густым лесом, клубился туман. Таких лесистых участков Кильон не видел с тех пор, как их с Мерокой спасли у границы Клинка, значит ограничено не только влияние города, но и область похолодания.
Мерный гул двигателей успокаивал, как ребенка в утробе сердцебиение матери. Долгие дни они были частью Роя, теперь же «Репейница» была в небе одна. Кругом, куда ни глянь, свободное небо – контраст завораживал.
– Замечаешь разницу? – спросила Куртана.
Кильон внимательно посмотрел вниз и увидел только плотное зеленое море деревьев да приближающуюся границу Напасти.
– Я не ботаник, – ответил он. – Если изменилась растительность, покажите, в чем именно дело.
Сняв трубку переговорного устройства на борту гондолы, Куртана отдала приказ:
– Полностью остановить двигатели на две минуты. Затем вернуться к крейсерской скорости.
Двигатели «Репейницы» с шипением замерли. Лишенный тяговой мощности корабль резко затормозил: сопротивление ветра погасило его скорость. При отключенных моторах тишину нарушал лишь скрип крепежного троса на несущих балках.
– Слушай! – шепотом велела Куртана. – Звери и птицы в лесах сейчас активнее всего. Утро как-никак.
– Я почти ничего не слышу.
– Это потому, что слушать нечего.
– Совсем нечего?
– Там только растения. – Куртана перегнулась через поручень, беспечно игнорируя меры безопасности. – Эту местность мы называем Глушью. На большинстве карт она отмечена как розовый пояс вокруг красной Напасти. Здесь природа чахнет, начинает сдаваться. Высадишься сейчас в лесу – попадешь в мавзолей, в зеленый склеп. Животные – звери, птицы, насекомые – там просто не выживают. Их клетки не могут нормально работать, словно внутренние моторы останавливаются, и звери рассыпаются, как заводные игрушки. Обмен веществ прекращается, метаболические пути превращаются в метаболические тупики. Растения выживают: они выносливее, внутренние процессы у них протекают медленнее. Но чем дальше в Глушь, тем тяжелее, и мало-помалу растительная жизнь исчезает. У границы Напасти борются за выживание примитивные формы жизни – одноклеточные организмы и колонии бактерий. А потом не остается ничего. Полная стерильность. Так что по сравнению с тем, что впереди, это райские кущи.
– Мы же летим над Глушью и еще живы, – возразил Кильон. – А ведь мы тоже млекопитающие. Не понимаю, почему звери, птицы и насекомые не последуют за нами.
– Со временем последуют. Через несколько лет они заселят все эти джунгли, если Напасть не вернется к прежним границам, а мир не замерзнет. Однако это не значит, что в другом месте не появится новая Глушь. Нынешний сдвиг унес жизни миллионов существ. Они попросту не успели спастись, даже если инстинкты призывали сняться с места. – Куртана остановилась. – Глушь – только знак, последнее предупреждение. Мол, твои приборы солгали, а ты каким-то чудом не почувствовал зонального недомогания. Поворачивай назад, пока можешь.
Один за другим проснулись двигатели, и «Репейница» снова набрала скорость. Из-за рева моторов никто не определил бы, что лес мертв. Но теперь Кильон знал, что там, внизу, растительность – высшая форма жизни, и остро чувствовал зловещую тишину, волнами набегающую на его мысли, и ненасытную пустоту, грозящую накрыть все бескрайним пологом тишины.
