– Не пытайся защитить меня от правды.
– Я не пытаюсь. – Моя рука поднялась и начертила в воздухе закорючку три на два дюйма. Это означало «Прости меня, я совершаю много ошибок». Его голова опустилась на миллиметр. Это означало «Я тоже».
– Робби, прости. Плохие новости из Вашингтона.
– Они убили «Искателя»?
– Хуже. Они убили «Следующее поколение».
Он зажал уши ладонями и тихо вскрикнул, как сбитая в полете птица.
– Это безумие. Столько лет. Столько трудов и денег. Разве они не слышали твое выступление?
Я проглотил горький смешок.
– А как насчет «Искателя»?
– Даже не мечтай.
– Может, позже?
– Я столько не проживу.
Робби не мог перестать качать головой.
– Постой. Это неправильно.
Он нахмурился, прикидывая в уме. Годы, которые потребовались, чтобы задумать, спроектировать и построить «Следующее поколение». Годы, ушедшие на планирование «Искателя» и потраченные впустую. Годы, которые должны были пройти, прежде чем кто-нибудь осмелится снова предложить проект космического телескопа. И годы, оставшиеся мне. Математика не была самым сильным предметом Робина. Но знаний ему хватало.
– Что они собираются с ним делать?
Этот вопрос наверняка погубил сон астрономов и десятилетних детей всего мира. Устройство стоимостью двенадцать миллиардов долларов, предназначенное для того, чтобы удалиться от Земли в пятьдесят тысяч раз дальше, чем «Хаббл», выстроить свои восемнадцать шестиугольных зеркал в массив с погрешностью менее одной десятитысячной миллиметра и заглянуть на край Вселенной, предположительно, будет разобрано и утилизировано.
Самое дорогое кораблекрушение в истории человечества.
– Папа. Все деградирует.
Он был прав. И я понятия не имел почему.
Тропа сузилась до колеи и нырнула в длинный туннель из рододендронов. Я наблюдал за Робином, а он сражался с тяжестью рюкзака и осознанием. Мы поднялись на вершину холма и начали спуск длиной в милю, к воде. Робби резко остановился, и я чуть не сбил его с ног.
– Все эти цивилизации там, в космосе. Они будут удивляться, почему так и не получили от нас вестей.
Мы добрались до места у излучины. Робин сбросил громоздкий рюкзак и снова превратился в мальчика.
– Можем сначала посидеть у воды, прежде чем ставить палатку?
День был свежим и ясным, оставалось несколько часов до темноты, и не было никаких признаков дождя.
– Можем сидеть у реки столько, сколько потребуется.
– Потребуется для чего?
– Чтобы разобраться с человеками.
Он потащил меня на дюжину ярдов дальше, к берегу. Ручей пах свежестью и зеленью. Каждый из нас отыскал на берегу камень, на котором можно было посидеть. Робби опустил руку в стремительный поток и поморщился от холода.
– Можно опустить в воду ноги?
«Следующее поколение» мертв. «Искатель» тоже. Мои модели никогда не будут проверены. Мои научные теории убиты наповал. Воздух вокруг нас трепетал от неукротимости и свободы белопенных каскадов.
– Давай попробуем.
Я снял ботинки и толстые походные носки, погрузил ноющие ноги в водоворот. Ледяная вода размыла грань между облегчением страданий и собственно страданиями. Только вытащив ноги из ледяного потока, я понял, что они онемели. Робби дрожал, болтая ступнями на мелководье, чтобы согреть их.
– На сегодня достаточно, хорошо?
Он вытащил свои окоченевшие конечности из потока. От середины икры и ниже они были кирпично-красными.
– Красноногая олуша!
Он с мучительной гримасой схватился за пальцы ног и попытался их разморозить. Его смех скорее походил на всхлип от боли. А потом Робин принялся что-то искать в воде. Я боялся спросить, что именно. Другой мальчик – другого возраста, в другом мире – однажды сказал мне, что его мать стала саламандрой. Вместе с сыном я посмотрел вниз по течению, надеясь увидеть хоть что-нибудь, способное искупить этот день.
Робин заметил первым.
– Цапля!
Я и не думал, что в нем сохранилось былое спокойствие. Птица замерла посреди течения, погрузившись в воду на фут. Робин тоже замер – надолго, словно его загипнотизировали. Они пристально смотрели друг на друга: глаза моего сына, обращенные вперед; глаза птицы, обращенные вбок. ДекНеф больше не помогал Робину, однако навык подключения к переменчивой обратной связи остался. Когда-нибудь мы снова поймем, как настраивать собственный мозг по шаблону этого места, полного жизни; и тогда неподвижность уподобится полету.
Высокая птица медленно двигалась. Каждые пять минут – полшага. Цапля походила на кусок стоячего плавника. Даже рыба рядом с ней погрузилась в блаженное забытье. Когда цапля наконец нанесла удар, Робин взвизгнул. Клюв преодолел дистанцию в два метра, а птица как будто не наклонилась. Она выпрямилась, сжимая поразительных размеров добычу. Рыба казалась слишком большой, чтобы проскользнуть в глотку. Но мешковатый пищевод открылся, и миг спустя даже выпуклость не выдавала того, что случилось.
Робин завопил от восторга, и от звука цапля взлетела. Наклонилась, оттолкнулась, захлопала огромными крыльями. Она выглядела еще сильнее похожей на птеродактиля, когда поднималась, и хриплые крики, которые она издавала при взлете, были старше самих эмоций. Неуклюжий отрыв от земли превратился в изящный полет. Робин не сводил с нее глаз, пока цапля не исчезла в зарослях. Он продолжал смотреть на то место, где в последний раз мелькнуло грандиозное создание. Потом
