- Это же наша вторая тихоокеанская эскадра, как же так? Это же японцы!
В возгласе прозвучало неподдельное отчаяние. Ворвавшийся в штурманскую Беляев увидел всю картину разом: растерянные лица пассажиров, все еще тыкающего в станцию радиста и обрывок текста, на котором отчетливо читались имена российских кораблей.
Переселенцы вновь увидели закаменевшее лицо командира. На этот раз озлобленное и ... было в лице Беляева что-то еще, непонятное и пугающее, отвратительное в своей животной ярости. В помещении на долю секунды возникло предощущение беды, нависшей над своим, сокровенным, что каждый готов оберегать.
- Это японцы сообщают о наших кораблях, - непонятно зачем произнес Федотов.
Получилось глупо и не к месту.
- Выйдем на палубу, - Зверев шагнул в полумрак мостика.
Было почти темно. Насыщенный моросью ветер тяжело надувал паруса. Тянуло сырой парусиной. Медленно переваливаясь на попутных волнах, судно, казалось, стояло на месте. Бег в никуда.
Уткнувшись лбом в основание грот-мачты, Зверев покачивался из стороны в сторону. Такого Диму Борис видел впервые.
- Ох и херово мне, Борис Степанович!
В интонации отчетливо звучала боль и едва сдерживаемый упрек.
- Вот что! - Зверев круто повернулся к Борису. - А никуда не еду! Хочешь, рви когти со своим придурком, но я остаюсь!
Прозвучало истерично. Зверев, несмотря на внешнюю открытость, не был, что называется, рубахой парнем. Такие, однажды что-то для себя решив, редко отступают. Сейчас его слова прозвучали неправдоподобно. В то же время основной посыл слышался явственно - здешний мир для Зверева стал его домом. Последние дни его все чаще одолевали сомнения по поводу невмешательства в историю. Провоцировали эти мысли и его прошлое, и палуба под ногами, и окружающие военные моряки. В этот вечер наступил кризис.
- Почему мы все время проигрываем. Ты пойми, у меня батя был офицером, я ему верю. Сталин спас Россию, но почему мы развалились. Почему здесь все повторяется, кто за этим стоит?
Мысли сумбурно сыпались одна за другой. Наивные штампы и наивные легенды. Обвинения и оправдания. Искреннее желание понять и яростное растерзать. Все смешалось в этом возгласе.
- Деньги нужны.
-??? - Зверев изумленно повернулся к Федотову.
- Для того, чтобы понять, нужны настоящие деньги. У нас их нет. Мы не заработали, а уже маемся.
Борис перевалился через планшир, будто желая что-то разглядеть впереди. Там был мрак. Это натолкнуло на мысль.
- Глянь - впереди темень. В открытом море идти можно, а среди островов? Так и мы, как слепые котята. Пока слепые.
Борис замолчал.
- Зверев, дома наши демократы взялись за грязное дело - создают общество рабов и господ. Кто будет против - тех уничтожат. Здешние всех толкают из рабства. И опять, кто будет против, тех уничтожат. Парадокс? Может быть, и парадокс. Так что давай-ка мы сами во всем разберемся, а потом будем решать.
Борис говорил явно для себя. Зверев, переваривая, мочал.
- Кстати, интересная мысль, - коль скоро дома тамошние демократы создают рабство, значит его там не было?
***
Якорь был брошен утром четырнадцатого. Морское сражение к этому времени уже заканчивалось, но местные об этом не знали. Вчера по радио удалось сообщить о японской радиограмме, поэтому разъездной катер без промедления забрал старших офицеров. Пассажиров забрали попутно.
Площадь у резиденции напоминала растревоженный муравейник. К коляске Беляева тут же подскочили два капитана первого ранга. Слышались обрывки восклицаний: 'Григорий Павлович, еще что-нибудь удалось ...? Идемте, командующий ждет только Вас'. Переселенцы оказались никому не нужны.
- Пойдем, Зверев, помянем наших. Сегодня уже можно, один хрен завтра ничего не получится. Как дойдет весть о Цусиме, так и ... - Борис на секунду примолк. - Ох, не завидую я этим мужикам.
***
На четвертый день полегчало. Зверев открыл глаза. Отчего-то показалось, что чертовщина продолжается. От греха подальше решил вспоминать с закрытыми глазами. Они молча выпили по первой, затем так же молча по второй и по третьей. Это помнилось хорошо. Далее неясными образами всплывали обрывки сцен. Вот они молятся в Крепостном соборе, где Зверев чувствует на себе укоризненный взгляд пожилого священника. Снова питейное заведение. На Морском бульваре Федотов втолковывает двум молоденьким офицерам, что с помощью радио можно в точности сказать, в какой точке мирового океана находится судно. Ему явно не верят, на что он возражает, мол, слову старшего лейтенанта мурманской береговой флотилии не верить нельзя. Зверев сочувствует. До зуда в руках ему хочется вступиться за честь Степаныча. Наверное, это же почувствовали салаги, иначе зачем бы им было исчезать.
Дальше начиналась фантасмагория. В памяти всплыла загадочная сцена: перед строем краснофлотцев прохаживается Мишенин. Лекция о методах обработки гидроакустических сигналов сопровождалась категорическим требованием поддержать корниловский мятеж. Угрожающе звучала кара развальцевать отступникам задницы. Шеренга, сверкая на солнце трехгранными штыками, идею мятежа поддержала с энтузиазмом. Особенно краснофлотцам понравился пассаж с задницей. Сменивший математика Федотов неожиданно оказался стоящим за кафедрой. Он беззастенчиво врал слушателям о каком-то геоиде Красовского.
Откуда взялись кафедра и Мишенин, а также, что такое геоид, Зверев никак не мог взять в толк, но появлению Ильича обрадовались оба. Это он помнил отлично.
Скорее всего, перед краснофлотцами Мишенин не стоял. Они бы его подняли на штыки. К этому выводу двое пришли после осмотра математика на предмет наличия лишних дыр. Таковых не оказалось. Тревога за Мишенина отступила.
Вновь открыв глаза, Дима увидел посапывающего на его груди Мишенина. Это навело на мысль - кошмар продолжается. Плевать привидению в ухо он не рискнул, а просто дунул. Ухо шевельнулось, одновременно изменился посвист. Родилось понимание - чертовщина отступила.
Чуть позже выяснилось. В преддверии трагедии Ильич вернулся в Питер и к вечеру оказался в компании своих единовременщиков.
Попивая чай, Зверев поинтересовался:
- Ильич, ты дома по три дня кряду пьянствовал?
- С ума сошел, я вообще не пил. Это все с вами ... .
Виновниками, как всегда, оказались самые близкие и верные.
- И я дома так не бухал. В этом плане у меня здоровая наследственность, - отмел наезд математика Зверев.
- Может, нам подмешали ген удовольствия?
- Ты опять о новохудоносрах? Тогда зачем краснофлотцев материл?
- Я?
Ильич смешался, он помнил что-то постыдное, но без детализации. Это было мучительно.
Друзья еще долго пытались выяснить, что же с ними случилось в реальности, а что являлось плодом больного воображения.
