— Дареное не выкупают. — Цыган отвел, наконец, взгляд. — Нельзя дареное добро выкупить, счастья не будет, сам ведь знаешь.
— И что теперь? — спросил Лабух. Эта история с Заветной гитарой начинала ему надоедать. До смерти хотелось выпить и в одиночестве поразмыслить о том, что делать дальше. Только вот теперь понятие «дальше» становилось несколько проблематичным. Пестрая толпа снова начала закипать, и вряд ли Вожак сможет удержать табор от расправы с чужаком, присвоившим, по их мнению, цыганскую судьбу. Да и захочет ли? — Теперь-то что?
— Драться будем! — решительно сказал Вожак. — Насмерть!
«Ну убью я его, ну и что, — тоскливо подумал Лабух, — с остальными драться придется, вон какие мордовороты стоят. Эти помоложе, да и понаглее будут. Одному мне против всех не выстоять. Надо что-то придумать...»
— А если я тебя убью? — спросил он, расчехляя «Музиму» и демонстративно вынимая обойму, неуместную в такой драке. — На этом все и закончится?
— Может статься, и убьешь, — нехотя согласился цыган. — Я о тебе наслышан. Ты хороший боец, когда трезвый, а сейчас ты почти трезвый. Убьешь — с другими драться будешь. Нас много, кто-нибудь тебя, в конце концов, завалит.
— Так оно, скорее всего, и случится, — пробормотал Лабух, понимая, что Вожак прав. Кроме того, не было в нем, в Лабухе, той отчаянности, того куража, который необходим для настоящего поединка. Ведь главные дела в городе были завершены. А может быть, в этом все и дело? Завершены дела. Надо же, в кои веки разбогател и сразу помирать! Вот ведь незадача!
— Давай лучше в карты сыграем. На Заветное! — вслух сказал он, заранее решив проиграть. — Выиграешь — твоя гитара. Проиграешь — уходи со двора.
— На Заветное в карты не играют! — опять ощерился Вожак. — Не хочешь драться — так убьем!
«И ведь точно убьют, — обреченно констатировал Лабух. — Ишь ты, на Заветное они не играют. Нечего было это самое «заветное» профукивать. Если невеста сбежала, стало быть, жених сплоховал!»
— Ну, не хочешь в карты, тогда давай, дядя, присядем, да вместе подумаем, как нам теперь быть, — примирительно начал Лабух. — Тебе, как я понимаю, тоже умирать неохота. Да и вожачество свое этим вот охламонам — тут он махнул штык-грифом в сторону группки набычившихся бугаев, — уступать не след. Вон они, глянь, какие прыткие. Только и ждут, чтобы я тебя прикончил, а потом хором на меня навалятся — и все, их табор. Они, наверное, и с гитарой-то не знают, как обращаться, только поуродуют невесту. Тогда уж точно никогда не сыграть вам цыганскую судьбу-дорогу!
— Вот еще, присаживаться с тобой, ворюгой, — недовольно заворчал Вожак, хотя они и так сидели друг напротив друга. Однако в выпуклых глазах его появилось человеческое выражение, довольно хитрое, надо сказать, и это сразу успокоило Лабуха.
— Вы отойдите пока! — крикнул Вожак таборным. — Мы тут маленько потолкуем между собой. Да пожрать приготовьте, чего стоите, как кобылы беременные?
Это, по-видимому, относилось к женской части табора, которая, к удивлению Лабуха, не выразила никакого неудовольствия и преспокойно направилась к разведенному костерку. Готовить жрать.
— Ну и чего ты предлагаешь? — Цыган все еще выглядел рассерженным, но по хитрому взгляду Лабух понял, что сейчас предстоит не драка, а торговля. Да и то правда, какой цыган устоит против соблазна объегорить лоха? Да никакой.
Лабух задумался. Всего-то и нужно было отступиться от Заветной гитары, сохранив при этом лицо и не оскорбив табор снисходительностью. Все это напоминало некий словесный балет, набор ритуальных поз и жестов, до которых Лабух был ох какой не любитель. На столе, между тем, незаметно появилась литровая бутыль сливовой водки и пара граненых стаканов.
«Везет же сегодня этому столу, — подумал Лабух. — Тут тебе и пиво, и текила, а теперь вот еще и сливовица! Только вот гости не все званые».
Неожиданно Лабуха осенило.
— Слушай, папаша, — сказал он, — а давай, вы эту Заветную гитару у меня украдете? Дареное добро ведь красть не возбраняется, правда?
— Х-м! — Вожак задумчиво поскреб в бороде. — А сколько дашь, чтобы мы тебя обокрали?
— Ну, ты и жук! — восхитился Лабух. — Я же еще и платить тебе должен? Может быть, еще и фонариком посветить, чтобы не дай бог не заблудились в моих хоромах?
— А почему нет? — невозмутимо ответил цыган. — Тебе надо, чтобы тебя обокрали, да не просто обокрали, а с умом, чтобы лишнего не взяли, а только условленное, значит — плати! Вот, к примеру, если бы ты захотел, чтобы мы для тебя украли коня или тачку навороченную, стал бы платить? Стал бы, куда бы делся. И тут так же.
— Нет, дядя, во-первых, не нужен мне конь и тачка навороченная тоже не нужна, а во-вторых, это же не мне нужно, а вам, так что это вы платить мне должны!
— С каких это пор цыгане платят тому, у кого коня собираются увести? — Цыган искренне возмутился. — Не бывало этого никогда, у кого хочешь спроси!
— Да не нужен мне ваш конь! Это тебе моя Заветная Гитара нужна, значит, ты и должен платить.
— А с каких это пор наша заветная гитара стала твоей «Заветной»? — хитро сощурился Вожак. — Или ты уже ромом заделался? Ой, люди добрые, смотрите, какой ром! Не мухлюй, музыкант, цыганом нельзя заделаться, цыганом можно только родиться!
Лабуху надоели все эти «кони», «тачки», надоел весь этот торг, видно, для того, чтобы получать от этого процесса удовольствие, надо было действительно родиться цыганом, поэтому он попытался вернуть разговор к наметившемуся, было конструктивному решению.
— Давай так. Вы выкрадываете у меня вашу Заветную Гитару, и больше ничего не трогаете — проверю, а я обещаю никому про это не рассказывать. И деловым в том числе. Гитару-то ведь мне деловые подарили. И мне почему-то кажется, если они о покраже узнают, то сильно расстроятся. И вот еще, невесту крадут с ее согласия. Так что уговаривать ее я не буду, сам понимаешь! А может вы ее уже того... украли? А то я что-то ругани давно не слышу.
— Не беспокойся, лишнего не взяли, только своё. И невесту без тебя уговорили, — неожиданно дружелюбно усмехнулся цыган. — Ишь ты какой, учуял-таки! А теперь давай выпьем. Гитару-то украли, пока я тут тебе зубы заговаривал. А ты уж подумал, что мы тебя убивать будем. Не в наших это правилах, убивать лохов. Простоват ты для цыгана, парень, хотя если бы пообтерся немного в таборе, покоптился бы у костра, так, может быть, годам к пятидесяти за цыганенка и сошел бы.
— Как это? Уже украли? — удивился Лабух. — Мы так не договаривались!
— Договаривались, не договаривались — какая теперь разница! — пожал плечами цыган. — Первый раз вижу, чтобы человек сам себя обокрасть предлагал, так что радуйся, все по-твоему получилось. И по моему — тоже. Все довольны. А теперь извини, дорогой, пора нам.
