Божок:
Любовь? О чем ты говоришь?
Я, колченогий идол, слишком мудр,
Чтобы припомнить, что это такое!..
Сама русалка в их прениях не участвовала — ее тема лишь проходила в затейливой, но довольно внятной мелодии домры.
Время от времени в разговор вмешивалась старушка с портрета:
— Закройте форточки,
Задерните гардины,
На стол поставьте толстую свечу,
Зовите Коломбину,
Пьеро и Арлекина,
Бедняжку Флоридора —
Я тоже жить хочу…
Какое это имело отношение к основной дискуссии, было непонятно.
В середине оперы падишах Валера куда-то исчезает — то ли на работу, то ли на учебу, то ли вообще неизвестно куда и на сколько времени: может, на месяц, может, на год. В его отсутствие вещи поют куплеты о любви к своему властелину.
Валера возвращается. Оказывается, он нашел свистульку и теперь свистит в нее все время, забыв об остальных сокровищах. Божок, русалка и старушка очень страдают и поют грустные арии. У свистульки не было ни темы, ни образа — она не объяснялась, а только пронзительно свистела. Свистел парень, игравший на домре; когда надо было петь, он выталкивал свистульку изо рта, и она болталась на шнурке, как амулет.
Опера имела успех весьма скромный: некоторые уходили даже во время исполнения. Васька внимательно слушал Музу, растолковывающую ему философскую суть этой вещи. А Славке слушать Музу не хотелось, ему хотелось самому подумать над содержанием. Опера ему понравилась, но еще больше понравились ее авторы: они нисколько не пижонили, а очень искренне пытались рассказать о том, о чем думали сами. Они не ждали аплодисментов: просто вытерли пот, поклонились и хотели уже с достоинством удалиться, как вдруг были остановлены голосом, идущим из глубины веранды:
— Будьте любезны, задержитесь на минутку!
Ребята устало переглянулись, пожали плечами и остались. Какой-то человек раздвинул их, встал в середину и произнес, обращаясь к зрителям:
— Сейчас мы имели дело с профанацией искусства.
42Друзья переглянулись.
— Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Васька, толкнув Славку в бок.
— Да… это номер! — ошеломленно произнес тот.
Уж кого-кого, а этого человека меньше всего ожидали увидеть они на веранде городского парка. А человек вещал:
— Сейчас мы имели дело с профанацией искусства. Идеалов, которые завещали нам классики. И кто, кто осмелился посягнуть на них? Юнцы, у которых молоко на губах не обсохло. Они осмеливаются выносить на общий суд свои незрелые, вредные опусы. Чувствуют на это, видите ли, моральное право. Так скажем же им от имени общественности: долой! Долой! Да здравствует настоящая поэзия, да здравствует настоящее искусство!
И «микробиолог Сережа», вынув откуда-то небольшую книжицу, взмахнул ею над головой.
Зрители загудели: намечался скандальчик, и они требовали его продолжения. Но парни с гитарой и домрой, не вступая в дискуссию, покинули веранду.
— Баратынский! — возгласил картежный аферист и раскрыл книжку.
— Это же моя! — воскликнул Славка. — Клянусь, Васька, это моя!
— Да брось ты! — пытался урезонить его друг. — Мало ли одинаковых книг на свете!
— Это моя, моя! — твердил упрямо Славка. — Я знаю, что моя!
Мариамка и Муза глядели на них с удивлением.
Когда ты с ней, мечты твоей неясной
Неясною владычицей она:
Не мыслишь ты — и только лишь прекрасной
Присутствием душа твоя полна.
Бредешь ли ты дорогою возвратной,
С ней разлучась, в пустынный угол твой —
Ты полон весь мечтою необъятной,
Ты полон весь таинственной тоской… —
доносилось с веранды.
Человек, называвший себя «микробиологом Сережей», отнюдь не был, как вы уже догадались, личностью безупречно честной. Когда-то он учился в вузе, но бросил его. Знания, полученные там, давно позабылись, зато остались амбиция, сознание интеллектуального превосходства, непомерно развившиеся в последние годы. Конечно, выходя сейчас на сцену, он не мог не понимать, что есть риск быть узнанным, однако страсть производить эффект, желание выделяться были столь велики, что он ничего не мог с собой поделать. К тому же, сделав своей профессией книжное и картежное жульничество, сам себя жуликом «микробиолог» отнюдь не считал: «Дураков учат». А книжка Баратынского оказалась в его руках случайно — на ее месте могла быть и любая другая.
— Идем отсюда, Васька! — Славка передернулся. — Идем скорей!
Жулик читал прекрасные стихи, и ему одобрительно внимали. Стихи, которые еще недавно были для Славки откровением, потрясали, звучали здесь, в парке, назойливо и равнодушно. А может быть, так казалось оттого, что он знал, кто их читает.
И Славка подумал: до чего беззащитны стихи! Да и не только стихи — музыка, вообще искусство. Любой может обратить его себе в пользу, даже негодяй. Ему было противно, стыдно почему-то перед Мариамкой.
— Пойдем, Васька! — повторил он. — Ну его, этого подонка…
Но у друга были совсем иные настроения.
— Нет, ты погоди! — горячо шептал Васька. — Надо же с этим делом разобраться в конце-то концов…
— Чего вы шепчетесь? — спросила Мариамка.
— Видишь мужика, что стихи читает? Так вот, он один из тех жуликов, что у нас деньги в поезде выманили. Ну, в карты обыграли — помнишь, я тебе говорил? Ты сегодня иди домой одна, а мы тут… есть дела, понимаешь?
— Драться будете?
— Там посмотрим.
— У вас сегодня, я вижу, свои дела, ребята, и вам будет не до нас? — вдруг обернулась Муза и с тоской поглядела на Ваську. Ваське стало жалко ее.
— Ничего, Муз… Ты скажи хоть на всякий случай, где тебя искать-то…
В это время «микробиолог» стал спускаться с веранды, и Васька, не дождавшись ответа, ринулся к нему, расталкивая зрителей.
— Скажите ему, что я живу в санатории «Черноморец», сто четвертая палата, — не глядя на Славку с Мариамкой, сказала Муза, попрощалась торопливо и ушла. За ней ушла Мариамка, а Славка стал проталкиваться в том же направлении, в котором исчез друг.
Но Васька сам двигался ему навстречу. Вид у него был растерянный.
— Они там, — глухо сказал Васька, кивая в сторону большого платана, возле которого обозначалась в полутьме немногочисленная группка людей. — Все трое.
— Трое? Почему трое? — удивился Славка. Но, подумав немного, качнул головой: — Понял. Я понял.
Они пошли к платану. Там Стасик и «микробиолог Сережа» о чем-то разговаривали с подошедшими к ним зрителями, а «шахтер Шура» степенно покуривал и время от времени отпускал короткие реплики типа: «Да-да!», «Ну, это не стоит и объяснять!»
