Он старался не глядеть в сторону вздымающейся, шевелящейся фиолетовой массы, откуда периодически изливались потоки пенящейся жидкости, густеющей по мере продвижения вниз.
В этот момент со стороны Шпалерной из переулка выскочила машина, резко затормозила, и из нее стали выпрыгивать люди с лопатами, тяпками и граблями, и кто-то крикнул:
— Получай инструменты!
Он тоже подбежал, и ему сунули «грабарку». Силы были явно неравными, потому что, когда Он в очередной раз нагрузил чью-то тачку и выпрямился, чтобы стереть пот, оказалось, что стоит уже не в середине квартала, а почти в самом его начале, напротив здания в стиле Гиллида, откуда начинал вместе со всеми. На набережной творилось нечто невообразимое. Он увидел, что фиолетовая масса, стала ярко-красного цвета и приобрела форму бутона. Потом кто-то крикнул:
— Поберегись!
Толпа шарахнулась в стороны. Бутон раскрылся.
— Бежим!? — предложил какой-то «аршин», но застыл, как загипнотизированный.
Он словно уже понял, что произойдет. Внутри бутона что-то шевелилось. Потом раздался звук болотного выдоха, пахнуло сырым мясом. Бутон раскрылся, и длинный «язык», вынырнувший изнутри стремительно, как змея, скользнув по склону, описав дугу над толпой, сорвал крышу с ближайшего дома, и все побежали. Он тоже побежал, а когда оглянулся, язык уже убирался в бутон, а в его объятьях барахтались и кричали люди. И тогда Он вспомнил о своем карабине. Сорвал с плеча, прицелился и с колена два раза выстрелил в основание бутона и сразу понял, что дело это, в общем-то, бессмысленное, потому что бутон был настолько массивным, что эти выстрелы были для него, как для слона дробинка. Тогда Он подождал, когда «язык» высунется снова, всадил в него оставшиеся в обойме три патрона. И понял, что попал, потому что «язык» спрятался внутрь, а рядом радостно и самозабвенно закричали, показывая куда-то вверх. Он поднял голову и увидел пару вертолетов, заходящих со стороны Дворцовой площади. Еще не долетев до поворота реки, первый выпустил из брюха оранжевую струю, и все заулюлюкали, обрадовались. Потом и второй залил бутон и всю фиолетовую массу этой оранжевой жидкостью. Бутон на глазах съежился, стал чернеть, как трава на морозе, а фиолетовая масса вокруг него стала оседлать и крошиться.
— Вот тебе и протос! — сказал кто-то облегченно.
Он оглянулся на уже знакомого «аршина», который с серьезным видом охлаждался порцией жидкого кислорода и как-то одобрительно и дружески поглядывал на него. И словно очнулся: толпа устало и радостно гудела, разбредаясь по подвалам. С машин раздавали конский напиток и розовые таблетки. Африканцу в виде исключения достался брикет сушеного мяса.
— Повезло нам, — рассуждал все тот же "аршин", — упади он не в воду, легли бы мы здесь все костьми. А ты кто?
— Он пришедший из Зоны! — гордо заявила Молли.
Толпа, редея, запела на четыре такта, не понимая смысла: "На улице Шпалерной стоит веселый дом, войдешь туда ребенком, а выйдешь стариком…"
— То-то я смотрю… — начал было «аршин», туго соображая.
Но Молли вдруг ревниво взяла его под руку:
— Идем ко мне, что ли?!
И потащила прочь от изумленного «аршина», счищая на ходу с юбки остатки фиолетовой слизи.
«Она» повела его в Михайловский сад перед Русским музеем, где жила в черном вагончике в форме рубки подводной лодки — с тремя окнами, обведенными белой краской. Он помнил, — когда выпадало жаркое лето, они с женой загорали здесь на лужайках среди такой же праздной публики. Последнее лето было особенно жарким, и трава в центре пожелтела. Когда живешь очень долго, думал Он, то помнишь слишком многое, и поэтому настоящее для тебя не существует.
Внутри была комната "ребенка цвета розы", стилизованная под "хиппи 1969 года", а на стенах — рисунки в традициях японской ориентальной каллиграфии.
— Что мы будем есть?
Отвлекла его от воспоминаний. Болтала, беспечно, как ребенок. Ее рассуждения были сложны, как китайская математика: об одиночестве и безысходности существования. Оказывается, они были несчастны и там, в своем космосе, и всех, буквально всех, замучила ностальгия. «Она» не знала предыстории человечества, а просто рефлексировала:
— Мы жили в трубах, как муравьи… С тех пор я не люблю больших помещений… Мы не имели много пространства… Мы умели мало есть… Я тебе надоела?.. — «Она» высунулась, потому что Он долго молчал.
Он ответил: «Нет».
И спросил:
— Зачем ты вернулась?
— На… — «она» сунула ему что-то в руку. — Не спрашивай, все равно не знаю. Думаю, от неустроенности. Все-все страшно надоело.
— Что это? — спросил Он, решив, что она делится с ним розовыми таблетками.
— "Синапс", — «она» стыдливо переодевалась за ширмой.
— Что? — удивился Он.
— Глушитель мыслей. Правда, с маленьким радиусом. Наденешь на шею и можешь забыть о ком угодно, словно у тебя свой угол.
— Он мне не нужен, — пояснил Он, понимая, как «она» великодушна.
— Почему? — «она» с любопытством смотрела на него.
— Не знаю, — Он пожал плечами, — я нормальный человек.
— У меня так не бывает, — призналась "она", — если я о чем-то думаю, то думаю вечно. Но болтовню Трика можно не слышать, правда ведь?
— Так ты угадываешь мысли? — Он был удивлен не меньше, чем когда на город упал протос.
— Без глушителя жить нельзя, — произнесла «она» скороговоркой, — можно сойти с ума. Нам их вживляют. — И вышла: теперь «она» была не «она», а женщина в строгом деловом костюме. Однако все та же горжетка, траченная молью, красовалась на ее плечах. Всклокоченная прическа черного цвета сменилась рыжими вихрами, уложенными в кольца. Даже выражение лица поменялось, словно «она» нацепила маску. Он уже не удивлялся ее метаморфозам.
— Будем есть, — сообщила «она», запивая розовую таблетку и заметно веселея.
— Зачем вы это глотаете? — спросил Он.
— Я уже привыкла, — ответила «она» беспечно, — так положено, без таблеток жизнь кажется очень сложной…
И питались они какой-то дрожжевой массой — безвкусной, как пробка. Он сумел проглотить одну ложку. Даже Африканец предпочел понюхать свой хвост. «Она» нисколько не смутилась:
— Все остальное — пища для мертвецов…
На большее ее не хватило. Он даже подумал, что у нее короткий ум, но потом вспомнил о ее просьбе разбогатеть.
— Я приготовлю настоящую отбивную, — пообещал Он ей и Африканцу.
Они покинули вагончик, похожий на рубку подводной лодки. Старые деревья, как и на всех других развалинах, торчали и сквозь стены, и сквозь осевшие крыши домов. Разноцветные купола Спаса-на-Крови едва виднелись в густой листве.
