— Не надо, сэр, не трудитесь.
Несмотря на уверенный тон, каким говорил лорд Джон, профессор Саммерли отложил трубку, и остаток путешествия мы проделали под неистовые мычанье, ржанье и кудахтанье. Все ситуация показалась мне настолько нелепой, что я, перестав плакать, от души рассмеялся. Чем дольше я смотрел на серьезную физиономию сидящего напротив профессора и слушал его подражание, тем явственней я видел изображаемых им животных — и хлопающего крыльями петуха, и жалобно скулящего щенка с поджатым хвостом. Смех мой постепенно становился истерическим. Лорд Джон закрылся газетой, на верхнем поле которой, над самым названием было написано: «Старый осел окончательно рехнулся». Я же думал иначе, несмотря на всю эксцентричность поступка, он показался мне необыкновенно умным и в самом деле забавным.
Лорд Джон отложил газету, наклонился ко мне и принялся рассказывать одну из своих бесчисленных историй, на этот раз о буйволе и индийском радже. У нее, как и у всех остальных, не было ни начала, ни конца. Когда профессор Саммерли начал заливаться канарейкой, а лорд Джон добрался до основной части своей истории, наш поезд подошел к станции Джарвис Брук, месте, где находился Ротерфилд.
Профессор Челленджер стоял на платформе и ждал нас. Вид у него был торжествующий. Он величаво прохаживался по платформе своей станции даже с большей гордостью и достоинством, чем все павлины вместе взятые, каждого встречного он удостаивал покровительственным взглядом и снисходительной ободряющей улыбкой. С тех пор, как я видел его в последний раз, профессор почти не изменился, разве что некоторые черты, и без того яркие и запоминающиеся, стали еще ярче. Громадная голова профессора, казалось, увеличилась, а высокий покатый лоб с клоком черных волос стал еще выше. Густая черная борода выступала вперед и еще больше напоминала величественный водопад. Взгляд нахальных светло-серых глаз профессора, дерзко поблескивающих из-под полуопущенных век, был еще более властным, чем раньше.
Когда отечески улыбаясь, профессор тряс мою руку, он очень походил на школьного учителя, милостиво позволившему ученику коснуться его. Поздоровавшись с остальными, он помог им собрать багаж, цилиндры и положить все в ожидавший автомобиль, за рулем которого сидел все тот же величественный немногословный Остин, выполнявший, как я успел заметить в первый свой визит к Челленджеру, еще и обязанности дворецкого. Дорога шла вверх, вокруг холма, местность была великолепной и наша поездка в Ротерфилд обещала быть приятной. Я сидел впереди, рядом с шофером и слышал за своей спиной оживленный разговор. Слова я разбирал с трудом, поскольку говорили, казалось сразу все. Лорд Джон, как я понял, пытался дорассказать, что же все-таки произошло с буйволом и раджой, судя же по недовольному рокоту Челленджера и резким, отрывистым возражениям Саммерли я догадался, что профессора снова схлестнулись в научном споре. Внезапно Остин повернул ко мне лицо, словно высеченное из камня и, не отрывая взгляда от дороги, тихо произнес:
— Он снова пригрозил мне увольнением.
— Не может быть, — ответил я.
Поистине, день был какой-то странный. Эти таинственные, мало-понятные сообщения, внезапно вспыхивающие споры. И мы сами были тоже необычайно странными. «Уж не снится ли мне все это?», подумал я.
— Он меня уже сорок семь раз предупреждал, — задумчиво проговорил Остин.
— И куда вы уходите? — спросил я, думая, что ответ Остина что-нибудь прояснит.
— Я не ухожу, — ответил Остин.
Когда я уже решил, что наш разговор закончился, Остин вдруг продолжил.
— Если я уйду, кто присмотрит за ним? — Остин кивнул в сторону своего хозяина. — Кто будет за ним ухаживать?
— Найдется кто-нибудь, — робко предположил я.
— Не найдется, — уверенно ответил Остин. — Никто и недели не выдержит. Стоит мне уйти и этот дом развалится. Вытащите главную пружину и часы рассыплются. Я говорю вам все это потому что вы — друг и вы должны все знать. Конечно, я мог бы прицепиться к его словам, но это было бы с моей стороны просто бессердечно. Он и пожилая миссис, без меня они останутся беспомощными, словно малютки в колыбельке. Я для них все. А он что? Он ходит и грозит, что уволит меня.
— А почему вы считаете, что здесь никто не станет работать?
— Потому что не сможет принять во внимание смягчающие обстоятельства. Я сам их не всегда принимаю. Он — очень умный человек, настоящий хозяин. Чрезвычайно умный. Иной раз так и кажется, что у него с головой не все в порядке. Можете мне поверить на слово, уж я то его хорошо знаю и видел в этом доме всякое. Вы мне не поверите, если я расскажу вам, что он отмочил сегодня утром.
— И что же?
— Он укусил экономку, — ответил Остин хриплым шепотом.
— Укусил?
— Да, сэр. Именно укусил. За ногу. Я сам видел, как она бегала от него по комнатам, пока не вылетела на улицу. Мне вначале показалось, что она выскочила из дома вместе с дверью.
— Боже милостивый.
— Представляю, что бы вы сказали, если бы видели, что тут в последнее время творится. Соседей он просто не переваривает. Некоторые даже думают, что он — вампир. Знаете, один из тех, про кого книжки пишут? А когда-то у нас был самый настоящий «прекрасный милый дом». И с соседями он прекрасно ладил. А сейчас… Я вам так скажу, — я служу ему уже десять лет и люблю его. Это — великий человек и служить ему большая честь, но временами он становится невыносимо жестоким. Да вы только посмотрите на эту надпись и скажите, веет ли от нее старым, добрым гостеприимством. Почитайте, не поленитесь.
Последние метры давались машине с большим трудом. Петляя, она медленно взбиралась по крутому склону. Вскоре за одним из поворотов я увидел большой плакат, краткий, но емкий. Он был прибит к высокому крепкому шесту. Слова на плакате были написаны большими жирными буквами и я легко прочитал их: «ПРЕДУПРЕЖДАЮ! Гостям, газетчикам, нищим — НЕ ВХОДИТЬ!».
— Ну как? Повернется ли у вас язык назвать это радушием и сердечностью? — горько проговорил Остин, качая головой и с ненавистью оглядывая плакат. — Простите меня сэр. Я, наверное, сегодня слишком болтлив. Но вы поймете меня, если я сообщу вам, что уже много лет ни с кем так долго не разговаривал. Пожалуй, я даже немного расчувствовался. Нет, пусть он ругает меня как хочет. Пусть хоть позеленеет от злости, но я никуда не уйду. Нет, и это мое последнее слово. Я принадлежу ему, он — мой хозяин, и так будет до самого конца.
Мы миновали белые столбы ворот и поехали по дорожке, обсаженной кустами рододендрона. Впереди показался низенький кирпичный домик с деревянной резной лестницей, красивый и уютный. В дверях его стояла улыбающаяся невысокая, элегантно одетая миссис Челленджер.
