— А словами ты рассказать можешь? — спросил я. — Без формул? Все равно ведь уже ни черта не видно.
Я лукавил: до заката было еще часа полтора.
— Попробую, — сказал Мефодий, помолчав.
Металлокварц, образующий раковины поющих устриц, представляет собой монокристаллическую двуокись кремния с атомарными включениями кальция, меди, железа и молибдена. Иногда — очень редко — свинца и золота. Но такие, «золотоносные» устрицы, как правило, безголосы: они поют в ультразвуке.
Раковина, спевшая свою последнюю песню, распадается на мириады кристаллических чешуек, каждая из которых окаймлена цепочкой атомов металла. В целой раковине эти цепочки не замкнуты, а монокристалл фактически бездефектен. Геометрия цепочек существует вне геометрии кристаллической решетки, хотя и накладывается на нее. Они как будто занимают разные пространства… Очень грубая аналогия: вышивка крестиком на разграфленной в клеточку ткани. Или, скажем, чертеж на миллиметровке. Находясь в одной плоскости, клеточки и рисунок не нарушают друг друга. Они существуют раздельно.
Между тем, рисунок — если это искусная вышивка или умелый чертеж трехмерен. То есть, очень убедительно изображает нечто трехмерное. Пейзаж. Деталь. Витязя на распутье. Червячную передачу.
Атомарные нити металла, кем-то умело наложенные на кристаллическую решетку раковины, «изображают» нечто, возможное лишь в геометрии истинного пространства. То есть, такого, в котором не три измерения, а чуть-чуть больше: приблизительно три целых и четырнадцать сотых.
Истинное пространство — пи-мерно.
Но таким оно становится только ВНЕ гравитационного поля. ТАМ, очень далеко от Солнца, где почти неощутимо тяготение этой большой звездной массы, длина окружности равна шести радиусам. А площадь круга — площади трех квадратов, построенных на радиусах. Потому что длина — ТАМ — немножко больше, чем длина, а площадь — немножко больше чем площадь. Потому что окружность и сфера, оставаясь геометрическим местом точек, равноудаленных от центра, не вполне замкнуты — ТАМ, в нецелочисленномерном пространстве «вселенских пределов».
Нет никакого Предела. Есть берег неизвестного материка. Западный путь в Индию мы рано или поздно проложим. Сначала в обход, южнее мыса Горн, сквозь опасные рифы. Потом — Панамский канал и межконтинентальные авиалинии… Но прежде всего, наверное, придется осваивать материк.
Когда дядя Бен наткнулся на свою первую устрицу, ему показалось, будто он видит парус «Юкона» в момент разворота. А это был один из завитков… У Мефодия не могло быть подобных ассоциаций. Сначала он был заворожен песнями и стал их записывать, коллекционировать. Так появилась его фонотека. Потом его заинтересовало поведение карбидных клопов.
Они ведь кусаются, только попадая в безвыходное положение, и если рядом нет устрицы. Если есть, они прячутся в ней и пропадают бесследно. К тому же, было совершенно непонятно, что держит их на Пустоши и чем они там питаются. Не карбидом же! У них обычный белковый метаболизм, и они не способны синтезировать белок ни из карбида кальция, ни тем более из двуокиси кремния, что бы там ни утверждали умники с биофака.
Это самые обыкновенные, когда-то земные, а на Марсе мутировавшие клопы, в своей экспансии обогнавшие человечество. Как Ахилл черепаху. Но они кусаются, лишь защищаясь. Человеческую кровь они не пьют, как пили их предки. Они нашли что-то похожее, но более вкусное. Где? Пустошь — пуста.
Карбидных клопов ничто не держит на Пустоши — как ничто не держит людей в космопортах. Но почему-то в любом космопорту всегда очень много людей, а на Пустошь лучше не соваться без прививки.
Клоп достаточно мал, чтобы проникнуть в устрицу, разбудив один-единственный завиток. Применяя метод «меченого клопа», Мефодий обнаружил, что пропавшее насекомое выползает из другой устрицы — из завитка, звучащего точно так же.
Тогда он стал подбирать пары одинаково звучащих устриц. Половину оставлял себе, другую отправлял Люське. В запаснике музея Последней Звездной появились карбидные клопы… Люська был очень недоволен. А Мефодий понял, что в одиночку он вряд ли справится с этой загадкой, и пришел к дяде Бену. Со своими прозрениями, подозрительно похожими на бред.
Феноменологическая теория Смоллета-Щагина более чем подтвердилась. Действительность всегда объемнее, многомернее всяких теорий, и она опять оказалась такой. Природа никогда не отвечала однозначно на вопросы человека: из каждого ее ответа вырастали новые вопросы.
Вот и теперь, после эксперимента в светлице, можно строить предположения о том, где находят себе пропитание «карбидные» клопы. Видимо, там же, где остались Савкина рука и подушечки пальцев Мефодия. Да — мы одной крови с этими желтоглазыми тварями! И когда-нибудь мы встретимся с ними не столь трагически. Правда, нас уже опередили клопы…
А с устрицами пора кончать. Пора самим сооружать что-то более прочное и объемное. Природа может предложить нам запутанную карстовую пещеру, узкую тропу на перевале, извилистый пролив с опасными рифами. Туннели, магистрали и каналы человек сооружает сам.
Вот на такой романтической ноте Мефодий и завершил свою лекцию. Больше мы с ним никогда не говорили ни о марсианских поющих устрицах, ни о пи-мерном пространстве Предела, ни о той единственной из человеческих экспансий, которая, по убеждению Мефодия, не знает асимптот: экспансии познания.
Глупость, как я понимаю, тоже склонна к экспансии. Но у человеческой глупости есть поставленный Богом предел — взаимоуничтожение, смерть, небытие. И слава Богу, что есть. Слава Богу, что асимптоты недостижимы, что ЭТА черепаха всегда чуть-чуть впереди своего Ахилла.
Как бы нам ни было плохо, а все-таки может быть немножко хуже. «Робинзон Крузо». Дефо.
Очень, очень хотелось мне домыслить, продолжить, завершить фантазию Андрея Павловича, однако же, не смею… Не потому, что полагаю все рассказанное правдой. Скорее наоборот: потому что вымысел. Нелепость громоздится на нелепость и порождает новые нелепицы — с нелепой закономерностью, присущей человеческой фантазии. И, увы, человеческой истории. Той самой, чьим секретарем считал себя Л.К.Саргасса, храбро домысливший судьбу Святополка и судьбы сорока шести его потомков.
Я такой храбростью не обладаю. Может быть, потому, что это — моя История. А может быть, потому, что это не моя фантазия…
Впрочем, вздор.
Вот обещанные мною газетные вырезки. Я расположил их в хронологическом порядке, частью переписав полностью, частью цитируя, частью пересказывая, а частью приводя одни лишь заголовки с аннотационными врезками. Напоминаю, что все газеты одиннадцати- и двенадцатилетней давности. И, кстати, выражаю искреннейшую признательность редакции «Голоса Диаспоры», каковая любезно предоставила мне свои подшивки.
