Ярослав Вейс - День на Каллисто. Сборник научно-фантастических произведений

— Нет, нет, — в ужасе повторял Контест. — Это неправда, этого не может быть, этого не должно быть!

Он снова сел в машину и осторожно объехал неподвижное тело. Маневрируя между обломками автомашин, нагроможденных наподобие вздымающихся ввысь причудливых пластмассовых памятников деструктивизма. Контест помчался по направлению к Городу.

В предместье, недалеко от места, где он всегда оставлял свой мобиль, ему пришлось остановиться. Шоссе загромоздили автомашины, мертвые тела, тягачи с опрокинутыми прицепами. Бессильно озираясь вокруг, Контест скорее ощутил, чем увидел у входа в один из близлежащих домов еле приметное движение. Он в отчаянии зарыдал и, спотыкаясь, бросился бежать. Лишь бы успеть, успеть…

На ступеньках сидел старый негр и медленно качал головой из стороны в сторону. Направо, налево, направо и опять налево. Как маятник. Доктор узнал в нем того самого негра-шофера, который месяц назад пригнал к вокзалу его машину. А может быть, это был кто-то другой. Разве это важно?

Контест с минуту переждал, пока успокоится сердце — оно, казалось, подступило к самому горлу.

— У меня есть лекарство, — произнес он. — Я, я… врач. Понимаете? У меня есть лекарство!

Последние слова он выкрикивал, но негр все качал и качал головой — из стороны в сторону, из стороны в сторону. Наконец он взглянул на Контеста.

— Лекарство. У вас есть лекарство? — Он протянул руку за спину, вытащил ружье, наставив его на Контеста, прямо в живот. — Дети! Детей спасите, да поскорей!

Доктор повернулся и неуверенно, пошатываясь, как марионетка на веревочке, зашагал по улице. Продвигался он с трудом. Всюду — на тротуарах, на проезжей части дороги — лежали неподвижные тела, а на них — легкий налет золотистого порошка. Всюду. Всюду.

Сухие стебли чертополоха и траву покрывал иней, на сбруях и шерсти лошадей он лежал целыми соцветиями. Лошади выдыхали облачка пара так же трудно и хрипло, как люди. Стылый ноябрьский воздух резал легкие, ледяной повязкой давил на обмякшие мускулы. Вокруг не умолкала брань, ноги скользили и разъезжались — и солдат брякался на землю, еще недавно стянутую корочкой подмерзшей слякоти, теперь истолченной в крошево движением несметных полчищ. Полоса вытоптанной, загаженной земли тянулась за полками курфюрста Ангальтского до самого Раковника, откуда пятого ноября, давая большой крюк по ужасающему бездорожью, направился он к Праге, чтобы преградить путь Биквою. Курфюрст Ангальтский вел полки уверенно, но, как и Турн со Шликом — герои схватки, разыгравшейся в последний день октября, — ехал всегда на сытой, свежей лошади, а иногда даже в повозке, меж тем как пехотинцы, мушкетеры, аркебузиры, копьеносцы месили грязь своими сбитыми, растертыми ногами и на чем свет стоит кляли «христово воинство», не говоря уже о вчерашнем биваке в Унгошти, где не было не только ни вина, ни пива, но многим недостало и глотка горячей пищи. К чертям такую войну! Теперь уже с полуночи они на Белой горе с венгерскими панами-братьями во фланге, в Рузине. Где-то во тьме бредет за ними неприятель: императорское войско, Биквой и Тилли, Максимилиан со своими баварцами… Наверняка они теперь в Гостивицех, и их там наберется тысяч тридцать. Немало, черт возьми!

Люди наталкиваются друг на друга, вяло дают друг другу сдачи и недовольно сторонятся, когда едут подводы и кавалеристы графа Турна, который подтянул из Праги на подмогу им свой полк и еще до рассвета начал размещать на бастионе пушки.

— Теперь недолго, и они схлестнутся, — сказало Четверть сотни. — Расстояние между обеими стаями двуногих основательно сократилось.

Четырежды десять промолчало. Четверть сотни во все времена своих многочисленных существований занималось практически только одним: планетарным исследованием развития этой в общем-то малозначащей Солнечной системы — и было специалистом в своей области. Но лишь теперь впервые получило возможность осуществить вмешательство с соизволенья Высшей Координации.

«Лучше поздно, чем никогда, — подумало Четырежды десять, с брезгливым чувством ощущая едва заметную вибрацию краев силового поля Четверти сотни. — Маститый специалист, а не способен держать в равновесии силовое поле! Пора, пора преобразовываться в новую сущность!»

Четверть сотни и Четырежды десять возносились над Белой горой в виде почти неразличимых облачков пространственно-ограниченной энергии, заметить которые позволили бы человеческому глазу разве что поляризационные очки, но существование чего-либо подобного на третьей планете Четверть сотни решительно и категорически отрицало. Возможно, внимательный наблюдатель по временам и заметил бы над головой радужные взвихрения, некую пульсацию едва различимых красок, стекловидную воздушную воронку, то исчезающую, то снова на мгновенье возникающую под низким сводом быстролетных туч, теперь уже чуть озаренных первыми минутами рассвета. Но никому из этих измочаленных людей ни разу не пришло на ум закинуть голову, под самый подбородок схваченную тесным кожаным воротником, если не обручем кирасы. А хоть бы так, кого бы это взволновало? Мир тех времен был полон диковинных грозных небесных знамений, и европейский люд уже повсюду принимал рассказы о кровавых ливнях, о битвах в облаках, об апокалиптических чудовищах, катящихся по небу и швыряющих на землю камни, с полным доверием и даже без особого удивления.

К сведению читателя:

Учитывая своеобразный, хотя и преходящий облик Четверти сотни и Четырежды десяти, вы, разумеется, вправе принимать лишь с оговоркой и как образные обороты слова́ «сказало», «промолчало», «указало» и т. п. На языках Земли нет в этом случае соответствующих определений. Используемый здесь средний род призван по возможности отразить то обстоятельство, что существа системы Альфа Дракона, откуда происходят Четверть сотни и Четырежды десять, — бесполые или, вернее, при необходимости некоторым образом двуполые.