Постепенно дом Охотника Ци стал местом посиделок деревенских женщин: молодые и старые, замужние и незамужние — все с удовольствием заглядывали сюда, когда не было других дел. Е вызывала у них восхищение и неуемное любопытство. Вэньцзе обнаружила, что у них много чисто женских тем для обсуждения.
Бессчетные дни Е с Ян Дун на руках сидела с другими деревенскими жительницами во дворе, обнесенном березовым штакетником; тут же играли детишки, ленивый черный пес нежился на солнышке… Некоторые женщины курили трубки. Е любила наблюдать, как они неторопливо выпускали изо рта колечки дыма; дым серебрился на солнце, и так же светились тонкие волоски на пухлых руках крестьянок. Как-то раз одна из них протянула Е длинную мельхиоровую трубку, сказав, что, может быть, покурив, она почувствует себя лучше. Вэньцзе затянулась всего пару раз, и ее так «повело», что женщины смеялись над ней целую неделю.
С мужчинами Е разговаривала мало — попросту не о чем было. Темы, занимавшие мужскую половину деревни, ее совсем не интересовали. Из немногих бесед с ними она узнала, что кое-кто был бы не прочь выращивать женьшень на продажу, раз уж правительство дало некоторые послабления, однако ни у кого не хватало смелости попробовать. Мужчины относились к ней с уважением и почтительностью. Поначалу это казалось ей само собой разумеющимся, но через некоторое время, увидев, как жестоко эти же самые мужчины избивали своих жен и беззастенчиво заигрывали с деревенскими вдовами, говоря им скабрезности, от которых Е краснела до ушей, она поняла, как ценно их уважительное отношение. Раз в два-три дня кто-нибудь из них приносил в дом Охотника Ци свою охотничью добычу — то зайца, то фазана. Они также дарили Ян Дун необычные, занятные игрушки, которые мастерили собственными руками.
Когда Е вспоминала те месяцы, ей казалось, что все это происходило с кем-то другим, не с ней; словно то была часть чьего-то чужого бытия, легким перышком впорхнувшая в ее жизнь. Те дни в деревне остались в памяти Вэньцзе серией классических картин — не китайских рисунков кисточкой, а европейских масляных полотен. Китайские рисунки сотканы из пустоты, а жизнь в Цицзятунь была очень насыщенной. Как на старинных картинах маслом, она была полна богатых, ярких красок. Все здесь было жарко и колоритно: печки-лежанки кан[54] с подогревом, устланные пышными тюфяками, набитыми пушицей; табак из Гуаньдуна и Мохэ, которым набивали медные трубки; густая сорговая каша; крепкая водка-байцзю, которую гнали из того же сорго… Жизнь мирная и неторопливая, как речка на окраине деревни.
Больше всего Е запомнились вечера. Сын Охотника Ци — первый человек, покинувший деревню ради заработка — уехал в город и торговал там грибами; Е делила комнату с его женой Фэн. В те времена в Цицзятунь не было электричества, поэтому вечерами обе женщины усаживались около керосиновой лампы; Е читала, Фэн шила. Вэньцзе, сама того не замечая, наклонялась к лампе все ниже и ниже, иногда опаляя челку, и тогда обе вскидывали друг на друга глаза и улыбались. С Фэн, понятное дело, такого никогда не случалось. Зрение у нее было острое, она могла делать тонкую вышивку в полутьме, при свете тлеющих углей. Два младенца, которым еще не исполнилось и полугода, сладко спали рядышком на кане. Е любила наблюдать, как они спят; их ровное посапывание было единственным звуком, нарушавшим тишину комнаты.
Поначалу Е не нравилось спать на нагретом кане, ей даже становилось нехорошо, но постепенно она привыкла. Ей снилось, будто она ребенок, лежащий в чьих-то теплых объятиях. Человек, который держал Вэньцзе, не был ни ее отцом, ни матерью, ни покойным мужем. Она не знала, кто это. Но ощущение было таким реальным, что она часто просыпалась в слезах.
Однажды она отложила книгу и увидела, что Фэн опустила на колено матерчатую туфлю, которую вышивала, и сидит недвижно, уставившись на огонек керосиновой лампы. Заметив, что Е смотрит на нее, Фэн спросила:
— Сестра, а почему звезды не падают с неба на землю?
Е пристально всмотрелась в Фэн. Керосиновая лампа, этот чудесный художник, создала классический портрет в благородных тонах с отдельными яркими мазками: Фэн в наброшенном на плечи жакете, оставляющем на виду ее алый кушак и сильную, ловкую руку. Фигура молодой женщины, окутанная светом лампы, играла живыми, теплыми красками, тогда как остальное помещение утопало в мягкой полутьме. Приглядевшись внимательнее, Е обнаружила, что свет имеет красноватый оттенок, исходящий не от лампы, а от тлеющих на полу углей. Воздух в помещении был влажен, и мороз разрисовал оконные стекла красивыми ледяными узорами.
— Ты боишься, как бы звезды не упали? — тихо спросила Е.
Фэн засмеялась и встряхнула головой.
— Да чего их бояться-то? Они же крохотные!
Е не стала вдаваться в астрофизические материи, сказала лишь:
— Звезды очень, очень далеко. Они не могут упасть.
Фэн удовлетворилась ответом и вернулась к своей вышивке. Но Е вдруг стало тревожно. Она опустила книгу, прилегла на теплый кан и закрыла глаза. В своем воображении Е заставила Вселенную вокруг их маленького домика исчезнуть, померкнуть, наподобие того как свет керосиновой лампы оставляет большую часть комнаты в тени. А потом Е заменила настоящую Вселенную на ту, которая жила в сердце Фэн: ночное небо, словно огромный черный купол, накрывает всю землю; его усеивают серебряные звездочки размером с зеркальце на старой деревянной тумбочке у кровати… Мир, плоский, как стол, раскинулся во все стороны, но все же где-то вдали, где он сходится с небом, у него есть край. Плоская поверхность покрыта горами, похожими на горы Большого Хингана, горы поросли лесами, а в лесах притаились деревеньки, такие же, как Цицзятунь… Игрушечная вселенная навеяла на Вэньцзе покой, и картина, созданная ее воображением, плавно перетекла в сон…
Так в этой затерянной в горах Большого Хингана деревушке сердце Е начало оттаивать. В морозной тундре ее души появилось крошечное чистое озерцо талой воды.
* * *
Через некоторое время Е с маленькой Ян Дун вернулись на «Красный Берег». По прошествии двух лет, в течение которых тревога сменялась покоем и опять тревогой, Вэньцзе получила сообщение, что оба — и она, и ее отец — реабилитированы. А потом из Цинхуа прибыло письмо, уведомляющее, что она в любой момент может вернуться на свою прежнюю работу. Вместе с письмом пришла значительная сумма денег — невыплаченная зарплата ее отца, которую Университет был должен ему после реабилитации. И, наконец, руководство базы стало обращаться к ней «товарищ Е».
Вэньцзе восприняла все эти перемены равнодушно, не выказывая ни радости, ни энтузиазма. Мир за пределами базы ее не интересовал. Единственное, чего ей хотелось — это жить на тихом, затерянном в глуши «Красном Берегу». Но Ян Дун требовалось достойное образование, и поэтому Е в конце концов покинула Радарный Пик — место, в котором собиралась провести всю оставшуюся жизнь — и вернулась в свою альма матер.
