– Подойди ко мне! Расскажи, что тебя тревожит.
Мамиллий открыл глаза. Повернув голову, взглянул вниз на сады – тенистые зеленые террасы, границы которых обозначали тисы, кипарисы и можжевельник, – затем на мерцающее море под ними.
– Ты не поймешь.
Старик скрестил ноги в сандалиях на скамеечке и откинулся на спинку кресла. Сложил вместе кончики пальцев, блеснув аметистовым перстнем. Закат раскрасил его тогу роскошнее сирийских мастеров; широкая пурпурная кайма казалась черной.
– Понимать мне положено по статусу. Ведь я твой дед, пусть ты и не принадлежишь к основной ветви имперского древа. Поведай же, что тебя тревожит.
– Время.
Старик серьезно кивнул.
– Время убегает сквозь пальцы, подобно воде. Нам только и остается, что в изумлении наблюдать его быстротечность.
Мамиллий вновь закрыл глаза, наморщил лоб и принялся мерно раскачивать головой.
– Время стоит на месте. Каждый день тянется вечность. Я не в силах выносить длительность бытия.
Старик на мгновение задумался, потом вынул из стоящей справа корзины какую-то бумагу, бегло просмотрел и бросил в левую корзину. Множество искусных рук потрудилось над тем, чтобы придать его облику исключительное благородство, заметное даже на фоне погруженного в полумрак сада, и безупречность, от блестящей под редкими седыми волосами лысины до кончиков ухоженных ступней.
– Миллионы людей уверены, что внук Императора – пусть и от побочной ветви – совершенно счастлив.
– Я уже испытал все возможные пути к счастью.
Император издал странный звук, который можно было бы принять за смех, если бы он не завершился приступом кашля и по-римски громким сморканием, и снова обратился к бумагам.
– Час назад ты хотел помочь мне с петициями.
– Тогда я еще не начал их читать. Неужто весь мир думает только о том, как бы вымолить себе подачку?
В саду вспорхнул соловей, опустился на темной стороне кипариса и робко взял пару нот.
– Продолжай сочинять поэзию. Мне особенно понравилось стихотворение, которое ты решил выгравировать на яичной скорлупе. Оно потешило мои чувства гурмана.
– Я узнал, что так уже делали до меня. Больше не буду писать стихов.
Некоторое время они молчали, готовясь внимать соловьиным трелям, но птица, будто почуяв высокое происхождение слушателей, смутилась и улетела.
Мамиллий тряхнул тогой.
– Все эти годы я скорбел об Итисе[4]. Что за глупая страсть!
– Попробуй другое искусство.
– Декламацию? Кулинарию?
– Для первого ты чересчур застенчив, а для второго – чересчур молод.
– Мне казалось, ты поощрял мои наклонности гурмана.
– Пойми, Мамиллий, кулинария – это не юношеские забавы, а способ воскресить юность.
– Отец Империи любит говорить загадками. Но мне по-прежнему скучно.
– Не будь ты столь восхитительно прозрачен, я прописал бы тебе отвар сенны.
– Увы, мой стул регулярен до отвращения.
– Причина в женщине?
– Неужто я похож на дикаря?
На сей раз Император не сдержался. Он почти совладал с выражением лица, однако затрясся всем телом и через миг расхохотался до слез. Лицо юноши порозовело в закатных лучах.
– По-твоему, я смешон?
– Прости. Не знаю, поймешь ли ты, что отчасти моя суровая нежность к тебе коренится в твоей… Мамиллий, ты так отчаянно современен, что лишаешь себя простых радостей из боязни прослыть старомодным. Если бы ты только мог увидеть мир моими скорбными гаснущими глазами!
– Беда в том, дед, что я не ищу радостей. Ничто не ново под луной. Все уже изобретено, все изучено. Время застыло.
Император бросил в корзину очередное прошение.
– Ты слышал о Китае?
– Нет.
– Я впервые узнал об этой земле лет двадцать назад. Тогда я решил, что это остров где-то за Индией. С тех пор мне удалось собрать кое-какие обрывочные сведения. Известно ли тебе, Мамиллий, что Китай – Империя побольше нашей?
– Не может быть. Это нарушение законов природы.
– И тем не менее. Порой я замираю от восторга, представляя, что наш земной шар держат две руки – одна загорелая, а вторая, насколько мне известно, желтая. Быть может, как в той комедии, рано или поздно человек встретится со своим утраченным двойником.
– Байки путешественников.
– Я пытаюсь показать тебе, что мир необъятен и полон чудес.
– Предлагаешь посетить Китай?
– Морем плыть нельзя, а пешком или по реке ты будешь добираться десять лет, если пропустят аримаспы[5]. Оставайся дома и развлекай одинокого старика.
– Благодарю за приглашение в личные шуты.
– Мальчик мой, – решительно сказал Император, – тебе пойдет на пользу кровавое побоище.
– Подобные подвиги я оставлю твоему законному наследнику. Постум – прирожденный вояка. Пусть забирает все сражения себе. Кроме того, война удешевляет жизнь, а я и так считаю, что моя – дешевле некуда.
– Тогда Отец Империи не в силах помочь своему внуку.
– Я устал от безделья.
Император вперился в юношу пристальным взглядом.
– Так я был слеп? Берегись, Мамиллий. Наша странная дружба возможна только при условии, что ты не будешь слишком деятельным. Я хочу, чтобы ты прожил долгую жизнь, пусть даже и умер от тоски. Забудь о честолюбивых притязаниях.
– Меня не интересует власть.
– Продолжай убеждать в этом Постума. Оставь трон ему. Он мечтает править.
Мамиллий покосился на занавески, шагнул вперед и прошептал Императору на ухо:
– И все же ты предпочел бы, чтобы твою тогу с пурпурной каймой унаследовал я.
Император наклонился вперед и торопливо проговорил:
– Если его люди услышат, мы оба не проживем и года. Не смей повторять подобные слова!
Мамиллий вернулся к колонне; Император взял новую бумагу, бегло просмотрел ее в сумеречном свете и отбросил прочь. Собеседники молчали. Соловей, уверовав, что в темноте его не обнаружат, вернулся на кипарис и вновь завел свою песню. Наконец Император тихо сказал:
– Спустись по ступенькам, пересеки лужайку, устилающую нашу низину, обогни пруд с лилиями и войди в туннель. Через сто шагов ты окажешься на портовом причале…
– Я хорошо изучил окрестности.
– К тому времени уже совсем стемнеет, и ты толком ничего не увидишь. Просто скажи себе «Здесь два причала отделяют от моря сотню кораблей, тысячу домов и десять тысяч человек. И любой из них отдал бы все на свете, чтобы стать незаконнорожденным, но любимым внуком Императора».
– Склады, таверны, притоны. Деготь, масло, трюмные воды, фекалии, пот.
– Ты не любишь человечество.
– А ты?
– Я мирюсь с ним.
– А я его избегаю.
– Нужно, чтобы Постум сделал тебя наместником. Египет?
– Греция, если это обязательно.
