Совершенно пораженный всем виденным мною, я свернул к Примрозскому холму. Вдали, сквозь просвет между деревьями, я увидал второго марсианина, который стоял так же неподвижно, как и первый. Вблизи развалин, окружавших разбитую машину, я снова увидел красную траву, которая росла здесь повсюду, и канал Риджент-стрит представлял собой сплошную, губчатую массу темно-красной растительности.
Вдруг в ту минуту, когда я переходил мост, таинственный вой «улла, улла!» прекратился. Звуки оборвались сразу, и тишина наступила с внезапностью громового удара.
Высокие громады домов обступили меня неясными, серыми тенями, сливавшимися с темнотой. Впереди чернели деревья парка. Кругом со всех сторон ко мне ползла красная трава, словно она хотела опутать меня своими цепкими ветвями. Ночь – мать страха и тайн – надвигалась на меня. Пока еще звучал тот жалобный голос, одиночество и безлюдье были терпимы. Этот, хотя и нечеловеческий, вой придавал Лондону жизнь, и сознание этой жизни поддерживало меня. И вдруг – молчание; прекращение чего-то, чего я сам не знал, и тишина, которую можно было осязать! Зловещая, гробовая тишина!..
Лондон представлялся мне призраком. Окна его белых домов зияли как пустые глаза черепа. Воображение рисовало мне на каждом шагу тысячи невидимых врагов, бесшумно подбирающихся ко мне. Отчаяние овладело мною, ужас – перед моей дерзостью. Я заметил, что дорога впереди меня была совершенно черная, точно ее полили дегтем, и поперек ее лежала какая-то скорченная фигура. Я не мог заставить себя идти дальше.
Повернув назад к Сен-Джонскому лесу, я бросился бежать назад, как сумасшедший, от этой невыносимой тишины, к Кильбурну. Было уже далеко за полночь, когда я спрятался, наконец, от этой ночи и тишины на каком-то извозчичьем дворе, на Гарроу-Роуд. Но мало-по-малу я снова пришел в себя, и на небе еще светили звезды, когда я отправился к Риджент-парку. Я заблудился в лабиринте улиц и, выйдя из какой-то длинный проспект, неожиданно увидел в конце его при свете занимавшейся зари очертания Примрозского холма. На его вершине, подымаясь головой к меркнущим звездам, стоял третий марсианин, прямой и неподвижный, как и другие.
Безумное желание овладело мною: сразу покончить все! И не нужно было трудиться убивать себя самому. Совершенно равнодушно я стал подходить к великану все ближе и ближе. Но вот при свете разгоравшейся зари я увидел вдруг, что над его колпаком кружится какая-то стая черных птиц. При виде этого сердце почти остановилось у меня в груди, и я пустился бежать по улице…
Я пробрался сквозь заросли красной травы, опутывавшей всю Сен-Эдмундскую террасу, для чего мне пришлось пройти по грудь в воде через поток, бежавший от фонтанов к Альберт-Роуд, и солнце еще не всходило, когда я выбрался на сухое место и подошел к холму. У вершины его на большое пространство тянулись высокие насыпи, образуя что-то вроде огромного укрепления. Это был последний и самый большой лагерь марсиан. Из-за этих насыпей подымалась к небу тонкая струйка дыма. Вдали промелькнул силуэт бегущей собаки и скрылся.
Блеснувшая в моем уме догадка получила реальную основу, становилась правдоподобной. Я не испытывал страха, у меня только захватило дух от дикой, ликующей радости, когда я вбежал на гору к чудовищу, неподвижно стоящему там. Из-под его колпака висели тонкие коричневые клочья, и голодные птицы рвали и клевали их…
В следующую минуту я стоял уже на гребне холма, и вся внутренность укрепления была передо мной. Она занимала огромную площадь, на которой стояли гигантские боевые машины и кучи заготовленного материала. И тут же, повсюду, на опрокинутых боевых машинах, на стоящих теперь в бездействии «рабочих-машинах» а многие просто сбившись в кучу, неподвижные и молчаливые, лежали марсиане – мертвые, убитые болезнью, к борьбе с которой не был подготовлен их организм! Убитые ничтожнейшими из земных творений после того, как все ухищрения человеческого ума оказались недействительными.
Итак, пришло то, что, в сущности, я и другие могли предвидеть, если бы ужас и бедствия не ослепили наш разум. Эти зародыши болезни брали с человечества дань уже с начала веков, брали дань с наших дочеловеческих предков еще с начала жизни на Земле. Но, благодаря естественному отбору, в нашем организме развилась сила сопротивления их влиянию. Никаким из этих бактерий мы не поддавались без борьбы, а многие, как, например, те, которые вызывают гниение в мертвых телах, совершенно не действуют на живой организм. Но на Марсе нет бактерий, и с той минуты, когда на Землю явились пришельцы с Марса, когда они стали пить и есть на Земле, наши микроскопические союзники принялись за дело и победили их. Уже тогда, когда я наблюдал за марсианами из-под развалин дома, они были бесповоротно обречены и погибали уже, когда еще передвигались. Это было неизбежно. Ценою многих миллионов жизней человек купил себе право первородства на Земле, и она принадлежит ему, хотя бы марсиане были в десять раз сильнее, и это потому, что человек не живет и не умирает напрасно…
Рассеянные повсюду, лежали пятьдесят марсиан в ими же самими вырытой глубокой яме, застигнутые смертью, казавшейся им, вероятно, непостижимой, как должна, впрочем, казаться всякая смерть. И мне в то время эта смерть казалась непостижимой. Все, что я понимал тогда, что эти существа, бывшие таким ужасом для людей, лежали теперь мертвые!
Я стоял и смотрел в яму, и мое сердце ликовало, а восходящее солнце оживляло все вокруг меня своими лучами. В яме было еще темно. Гигантские машины, такие огромные и поразительные по своей силе и совершенству и столь чуждые земле по своим странным, изогнутым очертаниям, туманными призраками подымались из тьмы к свету. Ко мне доносилось снизу рычание собак, которые грызлись над трупами марсиан.
На дальнем краю ямы лежала огромная и странная летательная машина, с которой марсиане производили опыты в нашей более сгущенной атмосфере, пока болезнь и смерть не прекратили их работ. Смерть пришла как раз вовремя. Я услышал карканье над моей головой и, взглянув вверх, увидел грозную боевую машину, которой уже не суждено было больше действовать, и красные клочья растерзанного мяса, с которых капала кровь на вершину холма…
Я обернулся назад и посмотрел в ту сторону, где, окруженные стаей черных птиц, стояли два других марсианина, которых я видел накануне ночью, как раз в тот момент, когда их настигла смерть. Один из них умер, призывая на помощь своих товарищей. Быть может, он умер последним, и голос его непрерывно взывал, пока не иссякла в нем сила жизни. Теперь эти безвредные, трехногие башни мирно сверкали в лучах восходящего солнца.
