Мать поплакала, соседки похвалили доброго человека, не забывшего вдову с ребятишками, а я, конечно, ликовал и навалился на учебу. Юрий Федорович о строгостях в этом плане предупреждал. Потом я соблазнил открывшейся перспективой и Стаса…
Приемные экзамены в училище я сдал на «отлично», Мирончуку за меня краснеть не пришлось. И с тех пор и до конца я старался следовать этой линии. По сути дела за помощью к нему я не обращался, но само его существование придавало мне силы, уверенность, что ли…
От других я знал, что он строг, но справедлив, а ко мне он относился очень просто, видел во мне равного и говорил как с равным… Когда я был курсантом, то часто приходил к нему, обязательно дождавшись приглашения от Мирончука самого или от тети Маши, его сестры. Родные у них погибли, а тетя Маша в бомбежку ослепла, и они жили вдвоем, два добрых, отзывчивых на чужую беду человека.
Когда кончил мореходку и женился, к Мирончуку заходить стал все реже и реже — я мало бывал теперь на берегу. В конторе с Юрием Федоровичем мы встречались часто — ведь он был секретарем нашего парткома, и рекомендацию в партию получил я от него…
И вот сейчас, в камере, я стал рассказывать все, что произошло со мной, не скрывая ни одной мелочи.
Когда я закончил, Мирончук вытащил новую сигарету, протянул мне и достал другую — для себя.
— Так значит…
Он чиркнул спичкой и дал мне прикурить.
— Значит, про Коллинза ты следователю ничего не рассказал?
— Я не был до конца уверен, что его трюк с рапортом — правда… Мало ли что мог придумать такой мистер. Ведь я-то своими глазами взрыва не видел. Помню лишь, что меня сорвало с трапа, когда я спускался с мостика. И вообще мне думалось, что надо выждать, узнать, какое обвинение против меня выдвигают.
— И ты, значит, поначалу промолчал, а потом, не упоминая о Коллинзе, выдвинул версию с миной?
— Да. А когда следователь показал мне документ с Фарлендских островов, тогда уже было поздно говорить о Коллинзе.
— Дурак ты, Волков, дурак… А впрочем, может, в чем-то ты и прав. Раз уж не рассказал всего сразу… Если б я не знал тебя столько, не знал твоего отца, то вряд ли поверил бы этому. Вот если б сразу… Да… запутал ты дело. Жаль, что я был во время следствия в море. Состоись этот разговор сразу после твоего возвращения, глядишь, все содеялось бы по-другому. Кстати, мы с начальником управления получили за «Кальмара» по строгому выговору с занесением.
— А вы-то при чем?
— А вот при том… Но дело не в нас, мы на свободе, а ты вот здесь… Еще до разговора с тобой я чувствовал, что попал ты, Волков, в сложную переделку. Ведь сам-то ты твердо убежден, что с прокладкой было все в порядке? Я понимаю, почему ты выбрал северный пролив — торопился сдать рыбу, и все-таки…
— Никаких рифов не было, Юрий Федорович, в этом я уверен. Но вот как быть с рапортом, что у Коллинза в сейфе?
— Да, закручено лихо. А ведь ясность могла и раньше появиться. Тут ты и сам виноват. Смолчал напрасно… Но все равно… Я за тобой, Волков, с первого дня, как ты в контору нашу пришел, наблюдаю, чувствую, что не ошибся в тебе…
— Зато я сам в себе крепко ошибся!..
— Что ж, Олег, твое положение действительно не из простых. Сейчас против тебя выступают факты. Вопрос в том, соответствуют ли они действительности? Я верю тебе, Волков, но против фактов эмоции и интуиция бессильны. Нужны доказательства. Добыть их при сложившейся обстановке трудно. Нужны адреса тех людей в Бриссене, которые помогли тебе и Денисову…
— Постойте, Юрий Федорович, — перебил я Мирончука, — мне не хотелось бы ставить их под удар…
Мирончук задумался.
— Пожалуй, ты прав, — сказал он. — Надо прикинуть, как лучше размотать этот клубок. В конце концов их показания в твою пользу мы не обязаны предъявлять тамошним властям, власти могут об этих показаниях не знать. Весь вопрос в том, как раздобыть свидетелей, которые слышали взрыв, и заручиться письменными документами на этот счет…
— И что вы намерены предпринять?
— Пока не знаю, надо все обдумать, разработать план. Одно обещаю: за истину будем драться. Расчет Коллинза тоже понятен: он полагает, что восемь лет отсидки — и ты его потенциальный союзник.
Не могу сказать, сколько пройдет времени, пока я вытащу тебя отсюда. Рассчитывай на худшее. Но помни одно: я рекомендовал тебя в партию и продолжаю верить тебе. Сохрани себя таким, какой ты есть, помни, что тюрьма может и надломить человека. Будь стойким, Волков, не потеряй своего лица. И не остервенись, не ожесточи сердце, не думай о себе как о жертве. Понимаю, легче об этом говорить, давать добрые советы, но я верю в тебя, парень…
— Спасибо вам, Юрий Федорович, — сказал я, — спасибо, что верите.
— Благодарить меня не за что, — сказал Мирончук, — не на мне одном свет клином сошелся. И другие могли поверить, если б… Да что сейчас об этом говорить. Ты вот что, Олег… Тебе передадут бумагу и чем писать. Пока тебя отправят в колонию, пройдет время. Сиди и пиши подробный рассказ о том, что произошло в госпитале этого самого Бриссена. Все-все подробности, все напиши, не забудь ни одной детали. Начни с аварии, с ваших приключений на острове и до возвращения на родину. Главный, конечно, акцент на твои беседы с Коллинзом. Опиши его самого подробнее, что он говорил, как говорил, каким тоном, что предлагал, о его угрозах тоже, конечно. Все-таки напиши про тех, кто помог тебе. Товарищи, которые займутся этим, сумеют сделать так, чтобы не повредить порядочным людям…
— Кому адресовать свое послание?
— Мне, Олег. Так и пиши: секретарю партийного комитета Управления тралового флота Юрию Федоровичу Мирончуку. Раз на мое имя, значит, мне тобой и заниматься. Знаешь, на всякий случай. Чтоб никто не мог сказать: не в свое ты ввязался дело, товарищ Мирончук.
Он поднялся и пристально посмотрел мне в глаза:
— Напиши мне оттуда, — сказал Мирончук. — Я буду держать тебя в курсе всех дел.
Юрий Федорович широко улыбнулся, хлопнул меня по плечу ладонью, подмигнул и повернулся к двери.
И снова я один. Слова Мирончука запали в сознание, но оно еще не отозвалось в них, лишь много дней спустя вспомнил о том, что говорил он мне в камере тюрьмы, и помню эти слова до сих пор.
— Слушай, я боюсь опоздать на поезд, а мне надо еще в магазин, сигаретами запастись. Олег, я совсем не хочу опаздывать на поезд…
В наш город Сергей приехал на несколько дней, командировка его кончалась, сегодня он уезжал, а их хоронили тоже сегодня.
…Каждый день тысячи траулеров и других судов уходят в море и, возвращаясь, спешат к берегу. Вдоль и поперек пашут тралами океан мои друзья по нелегкой работе. Она становится будничной, привычной… Но к сигналам «SOS» и к тому, что может последовать потом, привыкнуть нельзя. Черные дни редки, очень редки, но они вырублены в памяти каждого рыбака.
