— Буду знать. Хотя на черта мне это нужно?
— Как знать… — загадочно улыбнулась она сияющими глазами. — Если все, что ты говоришь, правда…
— Оставь-ка ты в покое все свои «если», — сказал он решительно. — Который час?
Она мысленно представила себе циферблат его ручных часов. Часы лежали в кармане брюк, а брюки были перекинуты через спинку стула в соседней комнате.
— Половина третьего.
— Через два часа начнет светать.
— Ну и что?
— Ничего. Просто наш отдых у моря подошел к концу. Пора трогаться. Но прежде давай-ка устроим себе вечер воспоминании.
— Каких еще воспоминаний? — Она удивленно вскинула брови.
— Воспоминаний о будущем. Не о нашем, — он приподнял ее голову, поцеловал в один глаз, потом в другой. — О будущем наших общих знакомых. Тех, кого мы оставляем навсегда.
…Седая опрятно одетая женщина подняла голову от вязанья и взглянула, чуть прищурив левый глаз. Глаз явно косил.
— Кто здесь?
— Это мы, Рея. Симмонсы. Эльсинора и Эрнст.
— Это как вы сюда попали? Столько лет прошло. Просто так, али опять по делам?
— Просто так, Рея.
— Ну-ну. Чайку, может, поставить?
— Спасибо, не надо. Мы не надолго.
— Оно и видать.
— Как ты живешь. Рея?
— Да помаленьку. Замуж вышла. Троих сыновей родила, дочку. Муж-то четыре года как помер. У дочки живу, внуков нянчу.
— А Дюммель где?
— Уехал Дюммель. В фатерлянд свой. Все Крафту продал и уехал. И заводы, и узкоколейку, и каменоломни. Дом вот только ваш Облысевич купил сначала, а как уезжать — Юсупу-баккалу продал. Бакалейщику то есть. А тот недолго им и пользовался: Джунаидхан со своими аламанами нагрянул, да все и пожег. Восстанавливать и не стали. А сад-то ваш цел. Це-ел сад. Так его местные жители по старой памяти и величают «Симон-баг». Куда же вы? Чайку бы попили…
— Недосуг, Рея. В другой раз как-нибудь. Прощай.
— Ну, прощайте, коли так.
— К Дюммелю? — Симмонс вопросительно взглянул на жену. Та кивнула.
…Старику было далеко за семьдесят. Грузный, с набрякшими веками и сизыми от венозной крови обвислыми щеками, он сидел возле камина в кресле с высокой резной спинкой, попыхивая короткой глиняной трубочкой-носогрейкой. Суконный синий сюртук на груди был усыпан пеплом.
— Гутен таг, герр Дюммель.
— А вот и вы, герр Симмонс, — барон даже не удивился. — Я знал, что вы придете. Добрый день, мадам Эльсинора. Извините, я вас не сразу увидел: катаракта.
— Вы выглядите молодцом, герр Дюммель.
— Не жалуюсь на здоровье, мадам. Вот только глаза…
— Катаракту оперируют, барон.
— Знаю. Не хочу рисковать. Пока вижу, а там как бог даст.
— Вы стали набожным, Зигфрид?
— О, в бога я всегда верил, герр Симмонс. Кто, как не он, послал мне вас в распроклятом Ургенче? Если бы не вы…
— Полно, барон. Как вам живется?
— Дела после вашего отъезда я ликвидировал. И довольно выгодно. Вернулся сюда, приобрел имение. — Старик вздохнул. — Развожу кроликов.
— Прибыльное занятие?
— Так себе. Больше для души, пожалуй.
— А семья?
— Семьи у меня нет. Обхожусь экономкой. Много ли надо старому человеку?
— Дюммель!
— Да, шеф? — встрепенулся старик.
— Вы часто вспоминаете о тех временах?
— О да, шеф! — блеклые глазки засверкали живым блеском. То были славные времена, шеф! Жаль, что их не вернуть.
— Прощайте, Дюммель.
— Всего вам доброго, шеф. А вы все тот же, молодой, энергичный. Будьте здоровы, мадам!
— Будьте здоровы, Зигфрид!
— А теперь куда? — спросил Симмонс. — Проведаем твоего грума?
— Бека ханкинского, — поправила Эльсинора.
— Если он еще бек, — уточнил Симмонс.
На этот раз им пришлось изрядно попотеть.
…Низкое осеннее небо волочило над скособочившейся церквушкой пузатые серые тучи. Сеял редкий снежок. Из открытых дверей церкви доносилось заунывное разноголосое пение. Умолкло. Надтреснуто бухнул колокол, и через двор к погосту на холме потянулась за гробом жиденькая процессия: разношерстно и бедно одетые мужчины в лаптях, бабенки со строгими иконописными лицами, священник в рясе…
— Кого хороните? — спросил Симмонс у поотставшей бабенки в драном салопе.
— А старосту нашего, раба божия Димитрия, — словоохотливо откликнулась та. — Доброй души мужик был, царствие ему небесное. А уж грамотный!.. Вчерась, сердешный, преставился.
Дальше они слушать не стали.
— Ну что ж, — подвел резюме Симмонс. — Как ни драматично это выглядит со стороны, жаловаться на судьбу Джуме не приходится. Жизнь прожил интересно и с пользой.
— Ты так думаешь?
— Конечно. Сын нищего дехканина, фаэтонщик, бек… Да еще какой бек! Легенды о нем ходят! За бедняков горой, богатым житья не давал. Справедлив, честен. Ханы и те с ним считались. Не случайно Асфандияр не сам его убрал, а с помощью царской охранки. За вольнодумство в Сибирь сослали. В кандалах, по этапу. И там чалдоны его своим признали, старостой выбрали. Так что не сокрушайся, не пропали твои труды даром.
— Ты меня успокоил. Вечер воспоминаний подошел к концу?
— Не совсем. Есть еще один тип, которого я хотел бы увидеть напоследок.
— Кто это?
— Саид-кяль.
— Кто?
— Плешивый Сайд.
— Не знаю такого.
— И слава богу. — Симмонс брезгливо передернул плечами. Личность, прямо скажем, не из приятных.
— Зачем же он тебе нужен?
— Понимаешь, к нему попал мой времятрон. Ну тогда, помнишь, в Хиве.
— Помню.
— Так вот этот сукин сын умудрился включить времятрон.
— И где же ты его намерен искать?
— А шут его знает. — Симмонс потер переносицу. — Его могло куда угодно закинуть.
— В том-то и дело. Если бы хоть век знать. А так ищи иголку в стоге сена.
— Давай все-таки попробуем? Чем черт не шутит.
— Давай.
Это стоило немалых трудов, но они его все-таки отыскали.
Он сидел на корточках, привалившись спиной к гладкой кирпичной стене мавзолея Тюрабек-ханым, — нищий бродяга в рубище, на которое невозможно было смотреть без содрогания. Лохмотья кишели насекомыми, но он не обращал на них внимания, глядя куда-то вдаль пустым, ничего не выражающим взглядом.
Вокруг простирались безлюдные руины огромного города, поросшие кое-где чахлой верблюжьей колючкой. Ярко светило солнце.
— Тринадцатый век, — определил Симмонс. — Ургенч после нашествия Чингисхана.
Девана продолжал тупо пялиться в одну точку изъеденными трахомой глазами.
— Сайд?
Нищий не шелохнулся.
— Хой, Сайд! — Симмонс подобрал с земли хворостинку и пощекотал ею нищего. Тот небрежно отмахнулся, словно отгоняя муху.
