Полковник Андрей Михайлович Соколов, командир части противовоздушной обороны, при разведывательном авиаполке военного городка Шаталово, получил единогласное признание. Первые тридцать три члена «Смоленского корпуса» и первые тридцать три «Серебряных человека» отдали свои голоса за странного оратора, предвестника больших перемен.
Было двадцать минут первого часа ночи, тридцатого ноября две тысячи двенадцатого года. Соколов стоял на помосте и собирал лавры аплодисментов. И на несколько минут все тяжелые мысли о будущем он выбросил из головы. Когда же гвалт почестей улегся и воцарилась тишина, под шлемом «РЗК» вдруг зашипело радио.
«Серебряные пижамы», как выразился Арнольд, по-видимому, также были оснащены системами радиосвязи. Люди в зале беспокойно зашевелились, озираясь по сторонам. Ведь все знали: радио отчего-то не работает.
И через несколько мгновений по всем гражданским и военным частотам, во всех направлениях пронеслись по эфиру холодные слова.
— Всем уцелевшим. Точка сбора Москва. Мы не пострадали. Зона чиста. Повторяю…
И Андрей понял: Эра Серебра началась.
Отец Георгий Соколов был заперт внутри себя, но он не испытывал страх. Скорее — благоговение. Георгий чувствовал себя невзрачным сосудом, наполненным могущественными силами. Он был марионеткой в руках Порядка, но святой отец понимал, что это высшая честь для тленного человека.
— Я есть Порядок, и те, кто меня слышит — избраны мной, — прогремел священник.
Георгий не узнал собственный голос. Был он ниже обычного, с налетом какого-то неземного могущества. И от голоса этого в зале прекратились всякие шорохи, и наступило гробовое молчание.
— Святой отец был избран мной, чтобы передать вам мою волю, — продолжил голос Соколова. — И все вы, сидящие в этом зале, избраны, чтобы войти в новый мир.
Казалось, слова Георгия, сковали собравшихся перед ним людей. Во взглядах одних читался интерес, другие смотрели со страхом, третьи не понимали что происходит.
— И те, кто встанут против воли Порядка, да будут преданы смерти, — с ненавистью произнесли уста святого отца.
В этот момент запертый внутри собственного разума Георгий, увидел, как вскочили со своих мест несколько людей. Среди них был с перекошенным от ненависти лицом Лоев. Хромов, глаза которого были полны страха. И еще несколько мужчин и женщин. Люди, было бросились в сторону трибуны священника, как в следующий миг, к удивлению Соколова, на них уже смотрело десятка два оружий. И в большинстве своем, ружья подняли те, кто был на борту «Скорого».
— Вернитесь на место, — попросил Сухарев, наведя свою винтовку на Ивана Дмитриевича.
— Ты в своем уме? — разъяренно закричал Лоев.
— Пусть этот святой человек закончит речь, думаю, он действительно был нам послан, — сказал кто-то из толпы.
— Послушайте, этот мерзавец обманул меня, и вас вводит в заблуждение, — постарался успокоить разгоряченных людей, Иван.
— Мы видели, как его не берут пули, мы слышали о прочих его чудесах, — сказал другой человек, держа на прицеле Хромова.
— А что же ты, Сергей? И ты веришь батюшке? — в голосе Ивана Дмитриевича прозвучала какая-то обреченность.
— Верю. Со вчерашнего дня я верю, что за всем этим стоят силы, неподвластные нашим умам, — ответил Сухарев.
Наступила напряженная пауза. Взглянув на остальных людей в зале, Соколов понял, что никто больше не осмелиться выступить против него. Из полусотни человек треть встала на защиту святого отца.
— Связать их. Будет суд, — вдруг услышал он собственный голос.
— Ах ты мразь! — выкрикнул Лоев, и, ударив Сухарева в челюсть, побежал в сторону Георгия.
Прозвучал выстрел…
Было сложно сказать, сколько прошло времени, прежде чем Ева пришла в себя. Последнее что она слышала, был выстрел. Последнее что видела — подрагивающее на полу тело Лоева, из головы которого острой струйкой била кровь. Потом кто-то ее ударил и опрокинул на пол. А дальше была темнота.
Ева открыла глаза, и едва ли себе поверила. Над ее головой раскинуло свои крылья ночное небо. Было по-зимнему прохладно. Изо рта шел пар. Она сидела на холодном асфальте, а вокруг нее, в десяти шагах полукругом стояли люди. Она попробовала пошевелиться. Ничего. Ее руки и грудь были к чему-то привязаны.
Ева осмотрелась. Судя по всему, она находилась где-то на краю автостоянки, недалеко от входа в главный корпус. Девушка изо всех сил натянула веревки. В ответ на это прямо за ее спиной раздался тихий стон.
— Тише, тише, — прошипел знакомый голос.
— Это вы? — удивилась Бодрова.
— Да, — ответил Хромов.
Теперь она поняла, к чему была привязана.
— Чего они хотят? — спросила она Ивана Дмитриевича.
— Не знаю. Я сам очнулся минут пять назад.
— Думаю, ничего хорошего из этого не выйдет. Я же вам говорила, — обреченно вздохнула девушка.
— Знаю. Моя вина, — согласился с ней Хромов. — Но кто бы мог подумать, что люди вступятся за него.
— Так думала я, — грустно улыбнулась Ева.
Девушка перевела взгляд на людей в униформах. Некоторые из них держали ручные фонарики. Впрочем, темно не было. На край площадки, где и сидели связанные люди, падал свет от главного корпуса института.
— Нас казнят, — вдруг произнес человек за спиной.
— Да, — ответила девушка, она в этом не сомневалась.
— И как такое возможно, ведь все шло так хорошо. Мы завтра уже думали войти в Тверь. А тут появился он… — растерянно спросил Хромов.
— Он — утешение. Он — тот, кто придал всему произошедшему смысл, — сказала Бодрова.
И тут толпа расступилась, пропуская вперед рослую фигуру священника. Отец Георгий скользнул тяжелым взглядом по пленникам и, повернувшись к людям, знаком призвал всех к тишине.
— Были времена, когда человек не посягал на царствование. Когда природа была нашей любящей матерью, а мы ее верными детьми.
Начал святой отец, и Ева почувствовала, как по коже пробежал озноб.
— Страх перед неизвестным и всесильным, какой природа представлялась тогда человеку, не оставлял места собственным амбициям, не давал он прорасти зернам гордости людской на бескрайних полях вселенной. Но всему приходит конец, или, коль хотите — всему есть начало. Так и человек, а точнее его краеугольное самоопределение, словно невзрачный сорняк, явилось на лужайку богача, пустило корни и разрослось, все более плодя себе подобных…
Выждав паузу, священник повернулся к связанным людям и холодно добавил:
— Но пришло время прозреть и владельцу луга. Прозреть и с клочьями выдрать, опьяненных собственной всесильностью, паразитов.
