– После этого вы шли к психоаналитику?
– Мы шли в кабак. Лично я пару раз напивался до поросячьего визга. И знаете что? В скором времени тупик исчезал. Ты вкладывал обиду в каждое движение, и обида растворялась, как сахар в кипятке, а дело шло на лад. Возможно, психо… Как вы сказали?
– Психоаналитик.
– Это врач?
– В определенном смысле.
– Возможно, психоаналитик смог бы объяснить природу этого чуда: обида на маэстро превращается в изящество финта и точность укола. Я, извините, не возьмусь.
– И не надо. Вы даже не представляете, как мне интересно вас слушать. Особый мир, особые люди. Я всерьез подумываю на материале статьи о Леоне Дильгоа сделать отдельную биографическую книгу. Я могу рассчитывать на вас, дон Диего?
– Вряд ли.
– О, мужчины! Вечно их надо уговаривать…
С этой женщиной было легко. Она умела слушать. Диего полагал себя скверным рассказчиком, но тут все складывалось иначе. Легкость, с какой донья Эрлия вызывала его на откровенность, приводила в трепет. Маэстро уже жалел, что дал согласие на встречи с помпилианкой. Мошка в янтаре, он перестал жить с момента гибели Карни – нет, со дня ее похорон, когда впервые понял с безнадежностью отчаяния, понял не умом, а сердцем: да, мертва. Стрела, выпущенная в цель, теперь Диего Пераль бредил одним: долететь, вонзиться, вздрогнуть от убийственного наслаждения местью. Интересовало ли его, что случится потом? Беспокоило, наводило на размышления? Никакого «потом» не существовало. «Потом» зарыли на кладбище Сум-Мат Тхай. А эта женщина виделась Диего, как воплощенное, возрожденное «потом». Своим присутствием она расковыривала янтарь, извлекала мошку, воскрешала, понуждала взмахнуть крылышками. Любовь? Ерунда. Диего разучился любить. Просто донья Эрлия возвращала его в прошлое, в те годы, когда Пераль-младший был счастлив, еще не зная Энкарны де Кастельбро. Где есть прошлое, там есть и будущее. Наверное, психоаналитик сумел бы подсказать, где прячется корень раздражающего удовольствия – в материнском участии, женственном внимании, в безукоризненной корректности манер, а может, в искреннем восхищении давно усопшим Леоном Дильгоа, восхищении, которое странным образом частично переносилось и на Диего Пераля, хотел он этого или нет.
Еще одно искушение. Еще один дар мира. Удача опрокинула на маэстро рог изобилия: мертвец лежал, осыпанный лепестками роз.
– С чего вы начали учебу у сеньора Дильгоа, дон Диего?
– С мытья полов.
– Это шутка?
– Нет. Я мыл полы, ходил на рынок за продуктами, стирал одежду маэстро. Этим я оплачивал…
– Учебу?
– Скорее возможность глазеть на занятия. Солдат, я не столько учился, сколько переучивался. Сейчас я способен оценить талант маэстро: он дал мне время согласиться с необходимостью перемен.
– А сразу вы бы не согласились?
– Разумеется, нет. Я уже убивал, и убивал неплохо. Не я владел своими навыками – навыки владели мной. Для перемен надо созреть. Когда я созрел, маэстро Дильгоа назвал меня балбесом и приставил к начинающим – ставить выпад.
– Погодите! Я была уверена, что он учил вас! А вы утверждаете, что первые уроки вы дали сами, новичкам…
– Сейчас я понимаю, что это в большей степени были мои уроки, преподанные мне доном Леоном. Мое ученичество. Объясняя, я начинал понимать. Не просто делать, а понимать. Маэстро, проходя мимо, делал замечания. Я включал их в свои объяснения, но перед этим присваивал, впитывал, разбирал на части. Иначе… Извините, донья Эрлия. Мне трудно объяснить, как это происходило.
– Не извиняйтесь! Чтобы научить, надо уметь. Чтобы объяснить, надо разобраться самому. Чтобы объяснить, используя чужой опыт, надо его присвоить. Дон Леон – гений педагогики.
– Я пытался ему подражать. Я имею в виду не манеру фехтовать, а манеру учить. У меня ничего не вышло.
– Это естественно. Вы слишком разные люди. Я не была знакома с маэстро Дильгоа лично, но я же вижу… Готова поклясться, что вы – превосходный учитель. Вы берете в науку женщин?
– Нет!
Диего задохнулся.
– Отчего же? Вы занимаетесь с Джессикой Штильнер. После турнира господин Дахан, вне сомнений, предложит вам тренерскую должность. Вас ждет ослепительная карьера. И не обязательно на Хиззаце! Когда я сообщила на Октуберан, что беру у вас, последнего ученика маэстро Дильгоа, интервью – в академии очень заинтересовались вами. Не хочу забегать вперед, но вполне вероятно, что вскоре из академии поступит заманчивое предложение.
– Дары, – прошептал Диего. – Дары мертвецу.
– Что вы сказали?
– Не обращайте внимания.
Беседы с доньей Эрлией необходимы, подумал он. Нельзя все время заниматься. Нельзя истязать себя без конца. Мертвый ты или живой, так и до истощения недалеко. Горькое лекарство – пей, братец. Помнишь, как над телом Карни ты молил Отца, плохо понимая, к кому обращаешься – к Господу, Творцу миров, или к Луису Пералю, комедиографу: «Перепиши! Все, что угодно, лишь бы другой финал!» Колесницы судьбы – там, где в оригинале пьесы король восстанавливает справедливость, в постановке Ричарда Монтелье зритель бьется лбом в трагедию, как в бетонное ограждение. Зрители, актеры – выбора нет, ешьте, что дали.
– Не обращайте внимания, – повторил маэстро. – Продолжим?
IIКолесницы судьбы(не так давно)Тело отчаянно зудело. Мар Фриш никогда не болел чесоткой, но судя по описанию симптомов в медицинских справочниках, именно так люди страдали от чесоточных клещей. Зуд можно было унять, приняв ингибитор чувствительности кожных рецепторов. Это замедлило бы процесс обратной модификации тела на семь-восемь часов, плюс ряд побочных эффектов.
Гиль Фриш решил перетерпеть.
Аэромоб шел во втором нижнем эшелоне. В целом, пилот соблюдал правила, но время от времени срезал повороты с демонстративной лихостью – на специально выбранных, не слишком оживленных участках, где риск создать аварийную ситуацию был минимален. На Китте скрупулезное соблюдение правил грозило привлечь внимание воздушной полиции:
«Крадетесь, баасы? Куда? Зачем? Уж не замышляете ли какую пакость? А ну-ка, предъявите документы…»
С документами у Фриша и его сопровождающих был полный порядок. Тем не менее, полицейская проверка не входила в их планы. Луке Шармалю и так пришлось ждать лишние шестнадцать часов. Известный финансист встреч с Гилем Фришем, мягко говоря, не афишировал; а уж встреча банкира с Йотамом Галеви исключалась категорически.
Для Фриша эти шестнадцать часов оказались не лишними. Их он потратил на подготовку к предстоящей беседе с патроном, просчитывая возможные вопросы Шармаля и выстраивая ответную линию поведения. Это было сложнее, чем удовлетворить интерес хиззацской полиции тремя днями ранее. Йотам Галеви с Таммуза. Паспорт, виза, въездная отметка. Обратный билет с открытой датой. Прилетел ознакомиться с университетом. Мой сын – абитуриент. Я сидел в кафе, изучал новости и программу обучения. Двое помпилианских туристов изъявили желание заглянуть в спортзал. Я вызвался их провести. В коридоре мимо нас пробежал человек. Особые приметы? Шляпа, за спиной большой чехол. Нет, лица я не рассмотрел. В зале мы обнаружили труп девушки и раненого спортсмена. Вызвали полицию и врача. Я могу быть свободен? Да, я записал ваш номер. Если вспомню еще что-то, я с вами свяжусь.
