Ознакомительная версия.
Стали выводить и обвинять оставшихся подсудимых. Одного, горячо защищавшего свою невиновность, после продолжительных дебатов так-таки вытолкали в ночь. Других заставили чистить прутья.
Вертухаи получили по заслугам. Выкатили еще бочку Хилленова вина. Узники пили и веселились, язвительно насмехаясь над испуганно обдирающим прутья начальством. Мало-помалу, напившись до отупения, то один, то другой работник садился у костра и засыпал. Охранники скоблили кору и проклинали тот день, когда они нанялись служить в лагере №3.
Этцвейн опустил бинокль и лег в гамак. Опустошенный, он убеждал себя, что события разворачивались не худшим образом, примерно отвечали ожиданиям... После полуночи он встрепенулся и снова заглянул вниз, на окруженный частоколом двор. Работники спали или засыпали, развалившись вокруг костров. Пятеро стояли и смотрели на суетливо скоблящих прутья охранников — никак не могли насладиться зрелищем. В стороне от других Финнерак горбился за столом, уронив голову на руки. Этцвейн постоял, прислушиваясь к чавкающим шлепкам чумп и далекому тявканью ахульфов, вернулся в гамак и заснул.
Этцвейн провел утомительное утро, удостоверяя отмену крепостных задолженностей и подписывая чеки на взятые с потолка суммы, позволявшие освобожденным получить возмещение в банке. Большинство работников слышать не хотели о резке и чистке прутьев ивняка. Небольшими группами они выходили из лагеря и брели по дороге на север, в Оргалу. Человек двадцать согласились остаться надсмотрщиками — в жизни их больше ничто не интересовало. Долгие годы они завидовали прерогативам охранников и теперь могли сполна удовлетворить честолюбие.
«Иридиксен» опустился к бетонным тумбам. Этцвейн взошел на борт, за ним последовал Финнерак. Казалло потрясенно, с брезгливым смятением смотрел на нового пассажира. Действительно, внешность Финнерака оставляла желать лучшего. Он не мылся, не переоделся — спутанные волосы жгутами спускались до плеч, арестантский комбинезон пестрел пятнами и дырами.
Как бы то ни было, «Иридиксен» взмыл над лагерем, и быстроходцы потрусили на север. Этцвейну казалось, что он просыпается после кошмара. Два вопроса не выходили у него из головы: сколько еще таких лагерей было в Шанте? И кто предупредил Ширге Хиллена о визите исполнительного директора?
В Оргале «Иридиксен» подцепили к каретке пазового рельса. Гондола, почуяв свежий бриз, понеслась на северо-запад. На следующий день, поздно вечером, они достигли кантона Горгаш, а утром пришвартовались на станции города Ставка Лорда Бенджамина. Этцвейн остался доволен горгашским ополчением, хотя Финнерак позволил себе сардонические замечания в адрес расфуфыренного офицерского состава, по численности почти не уступавшего уныло волочащим ноги рядовым рекрутам. «Главное — положить начало, — возразил Этцвейн. — У них мало опыта в таких делах. По сравнению с властями Дифибеля, Буражеска и Шкера здешнее руководство проявило изобретательность и расторопность».
«Допустим... Будут ли они драться, вот в чем вопрос!»
«Это мы узнаем, когда настанет время драться. Как бы вы поступили на моем месте?»
«Я сорвал бы с офицеров кружевные манжеты и шляпы с перьями и послал бы их варить солдатам похлебку. Рядовых я разделил бы на четыре отряда и заставил бы их устраивать ежедневные потасовки, а проигравший отряд оставлял бы без обеда, чтобы они злились и учились ненавидеть врага».
Этцвейн подумал, что сходные методы воспитания превратили добродушного белобрысого парня в жилистого загорелого человеконенавистника: «Может быть, вашим советам придется последовать, когда начнутся боевые действия. Пока что меня устраивает хотя бы то, что они не уклоняются от призыва».
Финнерак издевательски смеялся: «Подождите — только появятся рогушкои, их как ветром сдует!»
Этцвейн поморщился — ему неприятно было выслушивать столь откровенную критику, тем более что она резонировала с его тайными опасениями. Финнераку недоставало такта. Кроме того, трудно проводить время с попутчиком, не принимавшим ванну несколько лет. Этцвейн смерил Финнерака неодобрительным взглядом: «Пора позаботиться о вашей внешности — она провоцирует нежелательные толки».
«Мне ничего не нужно, — ворчал Финнерак. — Не люблю тряпки и погремушки».
Этцвейн не принимал возражений: «Можете презирать тряпки, но человек должен быть человеком, а не свиньей. Внешность, сознательно или бессознательно, влияет на поведение. Неряшливый человек рано или поздно проявляет терпимость к интеллектуальной и нравственной нечистоплотности, опускается, не доводит до конца то, за что берется».
«Вы с вашими психологическими теориями!» — рычал Финнерак. Тем не менее, Этцвейн привел его во Дворянский Пассаж, где Финнерак в мрачном унынии позволил подстричь себе волосы, ногти и бороду, отмыть себя в бане, одеть на себя свежее белье и новый костюм.
Когда они вернулись, наконец, на борт «Иридиксена», Финнерак выглядел поджарым, мускулистым аскетом с решительным, изборожденным глубокими морщинами лицом, коротко подстриженными бронзовыми кудрями, ясно-голубыми, вечно блуждающими глазами и нервно растянутым сжатым ртом, на первый взгляд производившим впечатление улыбки.
В Масчейне, столице кантона Массеах, «Иридиксен» приближался к конечной станции ветки Безоблачного Фиолетового Заката.[27] Казалло, решивший покрасоваться под занавес, заставил гондолу описать огромную дугу против ветра и налег на тормоз, приземлившись точно у платформы. В результате Этцвейн и Финнерак, не ожидавшие рывка, повалились на палубу. Станционная бригада сразу подхватила и закрепила тросы порывающегося взлететь «Иридиксена». Этцвейн соскочил на платформу без сожалений. За ним вышел раздраженный Финнерак, не простивший ветровому экстравагантный маневр.
Этцвейн попрощался с Казалло; Финнерак угрюмо стоял в стороне. Попутчики отправились в город.
Плоскодонный ялик, перевозивший пассажиров по многочисленным каналам Масчейна, доставил их в отель «Речной остров», полностью занимавший террасами, садами, увитыми зеленью беседками и крытыми галереями каменистый островок посреди Джардина. Приезжая в Масчейн оркестрантом «Розово-черно-лазурно-глубокозеленой банды», Этцвейн, считавший тогда каждый флорин, подолгу разглядывал с набережной этот отель — самый привлекательный и комфортабельный в городе. Теперь в его распоряжение предоставили номера из четырех комнат, выходившие в отдельный сад, защищенный от взоров других постояльцев живыми изгородями цикламена, синего стеклярусника и волоколавра. Стены в номерах были обшиты деревянными панелями с мелкими прожилками, пепельно-зеленоватого оттенка в спальнях, а в гостиной — изысканного оттенка «аэльшер»[28] с едва заметными налетами бледно-зеленого, сиреневого и матово-синего, наводившими на мысль о широких лугах и речных просторах.
Ознакомительная версия.
