До древнего города Аксума добрались к вечеру. Дождь перестал, но в воздухе повис туман. Петрос нервничал, посматривал то на Майю, то Ламброзо.
— Приготовьтесь. Священники знают, что мы едем.
— А что может случиться? — спросил Ламброзо.
— Первым говорить буду я. Майе следует держать меч на виду, пусть покажет, что она — тэкэлаккай. Но ни в коем случае нельзя доставать клинок из ножен — священники могут убить. Помните: они умрут, защищая Ковчег. Силой к нему не пробиться.
Храм посреди города сочетал в себе современную архитектуру и каменные внешние стены церкви Девы Марии Сионской. Петрос провел «лендровер» в центральный внутренний двор, и все вылезли из машины. Они стояли в тумане; по небу проплывали тучи.
— Вон там… — прошептал Петрос. — Ковчег…
Слева Майя увидела бетонное здание в форме куба с эфиопским крестом на крыше. На окнах были стальные ставни и решетки; дверь закрывала красная полиэтиленовая пленка.
Вдруг из всех зданий разом стали выходить эфиопские священники в разноцветных ризах поверх белых ряс и самых разнообразных головных уборах. По большей части они были старые, очень худые, но попадались и юноши — трое со штурмовыми винтовками взяли «лендровер» в живой треугольник.
Наконец отворилась боковая дверь в церкви Девы Марии, и во двор вышел человек в белоснежной ризе и скуфейке. Сжимая в руках посох с резной рукоятью, он сделал один неторопливый шаг, затем — второй, шурша по плитняку сандалиями.
— Это Тэббаки, — пояснил Петрос, — хранитель Ковчега. Он единственный, кто может входить в святилище.
Остановившись фугах в двадцати от «лендровера», хранитель сделал жест рукой. Петрос торопливо подошел к нему и, поклонившись три раза, разразился пламенной речью на амхарском. Время от времени он указывал в сторону Майи, как будто перечислял ее достоинства и заслуги. Речь Петроса длилась минут десять, в конце его лицо покрылось испариной. Священники ждали, что скажет хранитель. Голова Тэббаки дрожала, пока он обдумывал решение; затем старец что-то коротко произнес по-амхарски.
Петрос поспешил назад к Майе.
— Пока нам везет, — прошептал он. — Очень. Старый монах, который живет на озере Тана, предсказал, что в Эфиопию должен прибыть могучий тэкэлаккай.
— Мужчина или женщина?
— Мужчина… или женщина. Есть разногласия. Хранитель рассмотрит вашу просьбу. Скажите что-нибудь.
— Но что?!
— Объясните, зачем вам в святилище.
«Что сказать? — думала Майя. — Наверняка оскорблю их традиции, и меня пристрелят». Стараясь не касаться рукояти меча, Арлекин шагнула вперед. Поклонившись хранителю, она вспомнила фразу, которую произнес Петрос еще тогда, в аэропорту.
— Egziabher Kale, — произнесла Майя. «Если на то будет воля Божья». Поклонившись еще раз, она вернулась к «лендроверу».
Петрос расслабился, расправив плечи, будто только что избежал катастрофы. Ламброзо стоял за спиной Майи; хихикнув, итальянец похвалил девушку: «Brava».
Хранитель некоторое время обдумывал слова Майи. Затем, сказав что-то Петросу, он вернулся в главное строение церкви, а вместе с ним — остальные священники. Остались только трое с винтовками.
— Что сейчас произошло? — спросила Майя.
— Ясно одно: нас не убьют.
— Ну, — произнес Ламброзо, — это уже результат.
— Мы в Эфиопии, — напомнил Петрос. — Обсуждать вопрос будут долго, пока Хранитель не выслушает мнение каждого.
— А нам что делать, Петрос?
— Прежде всего поесть и отдохнуть. Вернемся сюда ночью и узнаем, допустят вас или нет.
Есть в отеле Майя не захотела — попадаться на глаза туристам не следовало. Тогда Семо отвез их с Ламброзо в бар-ресторан за городом.
После обеда народу прибавилось, и на небольшую сцену вышли два музыканта: один с барабаном, второй — с масинко, однострунной скрипкой, на которой играют изогнутым смычком. Музыканты начали игру, но никто не обращал внимания, пока маленький мальчик не вывел на сцену слепую длинноволосую женщину массивного телосложения. На ней было длинное белое платье; на шее — медные и серебряные ожерелья. Сев на стул посередине сцены, женщина чуть раздвинула ноги, как бы укореняясь, взяла микрофон и запела сильным голосом.
— Она поет хвалебные песни. Очень знаменита здесь, на севере, — пояснил Петрос. — Если заплатите, споет что-нибудь и о вас.
Не прекращая играть, барабанщик отправился по залу. Приняв деньги у того или иного клиента и выслушав что-нибудь о нем, он возвращался на сцену и шепотом на ухо передавал все слепой певице. Та, не снижая темпа, начинала петь о человеке, который пожелал, чтобы его восхвалили. Заслышав песню, друзья заказчика начинали смеяться и хлопать ладонями по столу.
Примерно через час музыканты взяли небольшой перерыв. Барабанщик подошел к Петросу.
— Может, спеть что-нибудь о вас и ваших друзьях?
— Нет, не нужно.
Развернувшись, барабанщик хотел уйти, но Майя окликнула его:
— Постойте! — Как Арлекин, она жила под фальшивыми именами — если погибнет, на свете ничего не останется в память о ней. — Меня зовут Майя, — сказала девушка, передав барабанщику пачку быров. — Возможно, вы с друзьями споете песню обо мне?
Барабанщик прошептал что-то на ухо слепой певице, потом вернулся к их столику:
— Извините, прошу простить меня, но она хочет говорить с вами лично.
Посетители заказывали напитки; проститутки высматривали одиноких мужчин. Майя поднялась на сцену и села на складной стул возле слепой певицы. Барабанщик опустился рядом на колени и стал переводить слова женщины, которая, взяв Майю за руку, прижала большой палец к ее запястью, словно доктор, проверяющий пульс.
— Вы замужем? — спросила певица.
— Нет.
— А где же ваша любовь?
— Я ищу его.
— Путь трудный?
— Да, очень трудный.
— Знаю… Чувствую это. Вам предстоит пересечь черную реку. — Коснувшись ушей, губ и век Майи, певица напутствовала: — Да защитят вас святые от того, что предстоит вам услышать, вкусить и увидеть.
Майя вернулась к столику, а женщина запела без микрофона. Скрипач, удивленный, поспешил назад на сцену. Песнь для Майи звучала совершенно иначе, не как другие песни в тот вечер. Грустные, глубокие слова лились медленно. Проститутки перестали смеяться, выпивохи опустили кружки с пивом, а официанты, сжимая в руках деньги, застыли посреди зала.
Песнь завершилась так же внезапно, как началась. Все стало как прежде. Глаза Петроса блестели от слез. Бросив несколько купюр на стол, он резко проговорил:
