Примерно сто лет тому назад профессор философии морали в Оксфорде Джон Александер Смит добрался до сути вопроса. «Джентльмены, – сказал он первокурсникам (в те времена все студенты были мужского пола), – ничто из того, чему вы здесь научитесь, не принесет вам ни малейшей пользы в жизни после учебы, за исключением одной вещи: если вы будете прилежно и с умом работать, вы сможете понимать, когда человек несет фигню (rot), а это, по моему мнению, и есть главная, если не единственная цель образования»[44]. Американцы предпочитают односложному rot двухсложный синоним bullshit, поэтому мы можем сказать, что самая важная вещь, которую можно приобрести в колледже, – это отлично работающий датчик фигни[45]. Эта технология никогда не устареет.
Подобная формулировка может показаться слишком легкомысленной, но на кон поставлена важная вещь: образование на благо демократии требует не только расширения образовательных возможностей, но также включает в себя некоторое представление о том, какое образование требуется демократическим гражданам. Очень хороший довод в пользу колледжа был не так давно приведен бывшим деканом Йельской юридической школы Энтони Кронманом, который теперь преподает в Йеле студентам курс «Великая литература». В книге с двусмысленным названием «Конец образования: почему наши колледжи и университеты забыли о смысле жизни» Кронман выступает за введение предмета (в Йеле он факультативный, в моем Колумбийском колледже – обязательный), который знакомил бы студентов с основополагающими идеями западной культуры. В Йеле в эту программу принимают относительно небольшое число студентов, около 10 % поступивших, и она называется «Направленное обучение». В Колумбии «Основная программа» обязательна для всех студентов, которые благодаря тому, что их в случайном порядке закрепляют за секциями (которых сейчас насчитывается двадцать две), получают возможность бороться со склонностью общаться с сокурсниками с одинаковым социоэкономическим и этническим происхождением, с той же специализацией или принадлежащих к одному и тому же клубу или братству. «Основная программа» также борется с провинциализмом преподавателей. Старшие и младшие преподаватели вместе с аспирантами, работающими со студентами, еженедельно собираются и обсуждают избранные тексты – это редкая возможность для преподавательского состава из разных областей и на разных стадиях карьеры анализировать важные вопросы. Кроме того, немаловажно, что эта программа соединяет студентов колледжа, создавая корпус общих знаний: в ходе нее все студенты успевают перезнакомиться друг с другом.
Неважно, факультативный это предмет или обязательный, его ценность становится очевидной из приводимого Кронманом перечня идей, которые здесь обсуждаются:
Идеалы индивидуальной свободы и толерантность, демократическое правление, уважение прав меньшинств и прав человека в целом, опора на рынки как механизм организации экономической жизни и признание потребности в их регулировании вышестоящей политической инстанцией, опора в политической сфере на методы бюрократического управления с формальным разделением функций и законодательным разделением должности и лица, ее занимающего, принятие истин современной науки и повсеместное распространение технологических продуктов – все эти вещи обеспечивают во многих частях мира основы политической, социальной, экономической жизни, а там, где этого не происходит, они рассматриваются как цели, к которым каждый имеет сильные моральные и материальные причины стремиться[46].
Любой, получающий диплом бакалавра известного колледжа, должен разбираться в генеалогии этих идей и практик, в исторических процессах, которые они породили, знать о трагической цене, которую общества платят за то, что не могут их защитить, и об альтернативных идеях как внутри, так и вовне западной традиции. Это непростое дело, с которым не всякий справится в одиночку, и один из отличительных признаков образованного человека – признание того, что этого никогда нельзя добиться адекватным образом, но тем важнее к этому стремиться.
Оба этих довода в пользу колледжа – довод о национальной и индивидуальной конкурентоспособности и довод об инклюзивной демократической гражданственности – серьезны и убедительны. Но есть еще и третий довод, который можно услышать реже, вероятно потому, что его труднее высказать так, чтобы не показаться банальным и туманным. Впервые я услышал его простую страстную формулировку после своего выступления перед группой выпускников колледжа, в котором я преподаю. Я расхваливал базовую программу обучения в Колумбии, которая в дополнение к двум годичным курсам литературы и философии также требует изучения в течение одного семестра музыки и искусства. Не так давно в программу был добавлен новый курс под названием «Передовые рубежи науки», нацеленный на то, чтобы студенты выходили из колледжа, имея некоторые фундаментальные представления о современных научных достижениях. В своей речи я делал акцент на доводе Джефферсона – образование на благо гражданского общества. Когда я закончил, немолодой выпускник встал и сказал примерно следующее: «Все это очень хорошо, профессор, но вы упустили главное». С некоторым трепетом я спросил его, что это. «Колумбийский колледж, – сказал он, – научил меня наслаждаться жизнью».
Он имел в виду, что колледж позволил раскрыться его чувствам и разуму и испытать то, что в противном случае было бы ему недоступно. Он получил не только способность читать сложные произведения литературы и понимать фундаментальные политические идеи, обострилась и углубилась его способность воспринимать цвета и формы, мелодию и гармонию – и теперь в старости он был за это благодарен. Такое образование – страховка от слишком утилитарных ценностей. В нем нет места для догмы – только для споров о смысле, или смыслах, истины. Оно утоляет жажду контакта с произведениями искусства, которые каким-то образом улавливают устремления человека и в то же время превосходят то, что он мог бы сформулировать в одиночку. Как напомнил мне этот человек, это один из способов почувствовать полноту жизни, и, конечно же, наши колледжи обязаны при помощи и кнута, и пряника вести студентов в этом направлении.
Если все сказанное кажется слишком ханжескими или громкими словами, я вспоминаю одно замечание личного характера, которое я услышал от коллеги Джудит Шапиро, бывшего ректора Колледжа Брин Мор и тогдашнего президента Барнард-колледжа. Она высказала его перед группой молодых людей, рассуждая о том, чего им следует ждать от колледжа: «Вы хотите, чтобы вам было интересно находиться внутри вашей головы всю оставшуюся жизнь». То, о чем говорили и Джудит, и выпускник Колумбии, иногда называют «свободным» или «либеральным» образованием – рискованный термин сегодня, поскольку он не имеет отношения к либеральной политике в современном смысле слова. (Бывший президент Колледжа Белойт Виктор Феррэл предлагает вычеркнуть неудобное прилагательное и заменить его на что-то более мягкое вроде «широкий, открытый, инклюзивный» или попросту «общий»[47].) Выражение «свободное образование» берет свое начало в классической традиции artes liberales, свободных искусств, которые в Древней Греции и Риме – где женщины считались людьми низшего сорта и рабство было общепринятой чертой цивилизованного общества – предназначались «тем свободным мужчинам или господам, которые располагали досугом, требовавшимся для обучения»[48]. Традиция свободного обучения, сохраненная средневековой схоластикой, получившая новую жизнь в период расцвета образования, который мы называем Ренессансом, а затем в эпоху Просвещения, сохранилась и процветала в Европе, но оставалась достоянием главным образом правящих элит.
В такой долгосрочной перспективе самобытный вклад Америки заключался в ее попытке демократизировать это образование, заставить его служить кардинальному американскому принципу, согласно которому все люди, независимо от происхождения, имеют право стремиться к счастью – и, как гласит часто цитируемая фраза Мэтью Арнольда, «познание лучшего, что было помыслено и сказано в мире», способствует этому стремлению. Такой взгляд на образование часто становится предметом карикатур, представляющих его как снобистский и узкий, привязанный к старому и страшащийся нового, но на самом деле это совсем не так, как показывает Арнольд в завершении своего тезиса (которое цитируется гораздо реже): «… и через это познание обратить поток свежей и свободной мысли на наш запас понятий и привычек»[49]. Иными словами, знание прошлого помогает нам критически осмыслять настоящее.
Возможно, самая красноречивая защита свободного образования по-прежнему принадлежит современнику Арнольда Джону Генри Ньюмену в «Идее университета» (1852), где в определении, охватывающем и науки, и то, что принято называть «гуманитарными дисциплинами», он описывает либеральное знание как «знание, стоящее на своих собственных требованиях, независимое от последствий, не нуждающееся в дополнении, отказывающееся поддаваться влиянию (оттого оно так и называется) какой бы то ни было цели или полностью вливаться в какое бы то ни было искусство, чтобы должным образом представать перед нашим созерцанием»[50]. В сегодняшней Америке во всех учебных заведениях – от плохо финансируемых муниципальных колледжей до богатейших колледжей Лиги плюща – такое образование находится в опасности. На студентов давят, их программируют, учат жить от задания к заданию, бесконечно натаскивают и тестируют, пока не определятся победители, а остальные не будут отсеяны. Едва ли у студентов хватает времени на то, что Ньюмен называет «созерцанием», и хотя колледжей предостаточно, они не могут спасти студентов от изнуряющей гонки, делающей свободное образование маргинальным или чисто декоративным, даже если они его и предлагают[51].
