К тому времени, как Фрола выписали из больницы, видения наяву прекратились, да и во сне он все реже видел давно ушедший мир глазами давно ушедшего человека. Вот память – иное дело. Как пузыри со дна водоема, в ней то и дело всплывали новые сведения, иногда бесполезные, иногда ценные. Не тревожась более за свой рассудок, Фрол быстро понял: то, что случилось с ним, случилось скорее на благо, чем во вред. Непрошеный подарок? Пусть непрошеный, но ведь подарок!
Страшно хотелось похвастаться, но перед кем? Сверстники – высмеют, взрослые в лучшем случае отмахнутся от фантазера, в худшем – сочтут психом, а что в том пользы? Нет уж, лучше молчать наглухо. Оно полезнее.
Возможно, мысли Фрола были слишком разумными для двенадцатилетнего паренька, а умозаключения – слишком грамотными, но Фрол не видел в том ничего удивительного и уж подавно плохого. Он вообще не любил копаться в себе, потому как что там может быть интересного? Все давно знакомо и обрыдло. И когда оказалось, что там, внутри, бездна нового, он не сразу изменил своим привычкам. Даже Ломоносову потребовалось бы какое-то время, чтобы освоить новый метод познания, перестроив на иной лад врожденный инструментарий.
А уж Пяткину и подавно.
Хоть глотку пьяную закрыл, отвисши зоб,
Не возьмешь ли с собой ты бочку пива в гроб?
Первые дни после возвращения Фрола в школу ничего особенного не происходило – ну разве что преподаватели отметили дивную быстроту, с которой Фрол наверстал упущенное, и сдержанно похвалили трудолюбие школяра. Трудолюбие? Странное слово. Если делаешь то, что нравится, то какой же это труд? Это удовольствие. Чего ради хвалить человека за получение им удовольствия? Ему и без похвалы неплохо.
Кто-то отнял у него финальный отрезок детства, но Фрол не считал потерю существенной. Быть взрослым – интереснее. Да и кто такой этот «кто-то», который «отнял»? Имя! Фамилия! Должность! Тишина… Так уж вышло, вот и все. Само. Вследствие неких еще не познанных тайн природы. Прикажете спорить с мировым порядком? Нет уж. Себе дороже. Не переть буром против этакой силищи, а использовать ее, как парусник использует ветер, – это совсем другое дело. Нормальный конструктивный подход, миллион раз доказавший свою состоятельность.
Фролу было хорошо. Он заочно полюбил японцев за их энцефалит. Раньше он уважал их только за старательность, аккуратность и безусловную преданность Уставу. От школяров не делали тайны: процентов сорок высшего командного состава Экипажа составляли японцы и еще немцы. Других наций в высших эшелонах власти было меньше. Русские офицеры, хвалимые за нестандартность мышления и порицаемые за безалаберность в тех же самых нестандартных мыслях и действиях, численно не выделялись среди англосаксов, французов, итальянцев и разных прочих шведов. Лишь в Северо-Евразийском отсеке Корабля, который все еще по традиции иногда назывался Россией, верховодили преимущественно местные уроженцы. Но так было везде, во всех отсеках – Европейском, Австрало-Новозеландском, Восточно-Азиатском, обоих Американских… Даже в Африканском. Перемешивание населения – процесс медленный, а национальные предрассудки прочны. Что хорошего может получиться, если поставить корейца руководить японцами, а нигерийца – русскими? Тут и к гадалке не ходи – рано или поздно недовольство выльется в масштабные беспорядки, не поддающиеся быстрому гашению, начнется заварушка, а вскоре прилетит и шмякнется где-нибудь о Землю еще один астероид. Где – неизвестно. Чужим, похоже, все равно – за непорядки в одном отсеке они, как правило, наказывают весь Экипаж. И тогда – может, после астероида, а может, и до – Капитанский Совет будет вынужден принять крутые меры. Всем это прекрасно известно, а только беспорядки все равно будут. Так что не надо дразнить гусей. Пусть уж китайцы пока управляют китайцами, а папуасу, будь он хоть гениальным управленцем и кристальной честности человеком, придется удовлетвориться верховенством над папуасами.
К весне выяснилось: оставаясь в середнячках по строевой и физподготовке, Фрол наголову превзошел однокашников во всех иных учебных дисциплинах. Его перестали увлекать мелкие каверзы, чинимые перспективными резервистами друг над другом, а подчас и над преподавателями. Безделье в редкие минуты отдыха больше не казалось ему блаженством. Его не тянуло просто так, без всякой цели поболтать с кем-нибудь. Груминг – так называется у животных процесс социального общения. У обезьян это поиск друг на друге кристалликов соли и блох, у людей – болтовня ради самой болтовни. Фрол свел груминг к минимуму. Какое-то время его подкалывали, подчас очень настырно, заставляя отвлекаться от занятий и давать сдачи, – потом отстали. Книжный червь, мол, ботаник, зазнайка и выскочка, что с него взять. Понравиться хочет. Уже сейчас о карьере думает, поганец. Тьфу на него!
Насчет понравиться – это бабка надвое сказала. Некоторые офицеры-преподаватели невзлюбили Фрола – он задавал слишком сложные вопросы. Зато лысый историк прямо-таки сиял. Но даже он уронил челюсть, когда Фрол начал цитировать наизусть древнерусские летописи.
– Откуда это у тебя?
– Прочитал, – быстро нашелся Фрол. – В Сети есть.
– На древнерусском?
– Ну да. А что тут такого?
– И все понял?
– Думаю, многое. Все-таки не китайский.
Язык все же пришлось прикусить. Лысый историк был хороший дядька, но и ему пока не следовало знать, что помимо древнерусского Фрол может свободно объясниться на немецком и латыни, довольно сносно – на французском и древнегреческом, а также знает немного по-итальянски. Правда, все эти языки, кроме двух мертвых, он знал в том варианте, в каком они существовали в первой половине восемнадцатого века, но тем хуже для Фрола. Может быть, психиатры в конце концов и пришли бы к заключению, что Фрол не их пациент, но стать редкой диковиной, объектом для исследования и экспонатом музея – тоже мало радости. Надо было помалкивать и поменьше светить ломоносовскую память.
Именно память изменила Фрола. Мозг его остался мозгом рядового I ранга Перспективного Резерва Ф. И. Пяткина, не претерпев никаких изменений. Он всего лишь наполнился новым содержанием. Постоянно изучать новое? Кто сказал, что это работа? Память внушала Фролу: это удовольствие. Думать, напрягать мозги? Тоже не работа. И даже не обязанность, а привилегия. Кто может обязать думать? Экипаж? Да, может, но лишь до определенного предела, определяемого местом человека в Экипаже, и не сверх того. Далее и более – только сам. По своей охоте. Если нравится.
Но откуда же возьмется охота, если не нравится?
Фролу нравилось. Он слабо осознавал, почему его вдруг потянуло набивать голову новыми сведениями. Ему было некогда копаться в себе.
Загадка чужих волновала в первую очередь. Фрол читал и смотрел все, что мог достать по истории первых астероидных бомбардировок и Ста дней, – от официальных документов до анекдотов. В те времена их было предостаточно. Кто-то из журналистов едко обозвал чужих недошельцами – мол, пришельцами их назвать нельзя, поскольку они так и не явились на Землю, а только побили ее космическими камнями. Существовали и иные мнения: дескать, кто сказал, что чужих нет среди нас? А вдруг есть? Телевидение телевидением, однако достаточно ли уходящего в космос эфирного мусора, чтобы на расстоянии ставить человечеству диагноз и побуждать его к самолечению? Надежный ли это источник, с точки зрения чужих, и единственный ли используемый ими? А как насчет старой доброй агентурной разведки? Вспышки шпиономании отмечались не раз, иногда к ним даже относились серьезно, и многим сломали жизнь те вспышки…
Без какого бы то ни было результата. Выловив некоторое количество сумасшедших, сильнейшие контрразведки мира (тогда еще разобщенные) не выявили ни инопланетных агентов, ни их пособников. Чужие оставались неведомыми и недосягаемыми.
Говорили, впрочем, будто бы однажды некоему светилу науки, нобелевскому лауреату и все такое, удалось вступить с недошельцами в краткий диалог на все той же волне длиной в двадцать один сантиметр. Ученый муж убеждал чужаков в том, что их требования насчет структурной перестройки человечества не только негуманны, но и попросту неразумны: человеку-де невозможно все время служить да служить.
– Надо же когда-нибудь и думать.
– Все равно вы ни о чем не думаете, – был ответ.
Лысый историк смеялся и махал рукой:
– Это просто байка. Могу рассказать еще. В те годы многие пытались войти в контакт с чужими, используя самодельные передатчики. Ну так вот. Один темный делец обратился к чужим с просьбой уничтожить всех его врагов. Чужие ответили, что могут уничтожить только одного, самого главного. Сделать? Делец согласился, и следующий астероид свалился прямехонько на него, разнеся просителя в атомы. По мнению чужих, главным врагом того типа был он сам. Между прочим, это еще и теперь характерно для большинства людей…
