Ознакомительная версия.
— Пока, Тонь.
Анна осталась одна. Стопка историй болезней на столе, тихо закипающий чайник. Надо все-таки сделать обход. Тоня умница, но мало ли что. Слишком неспокойно на душе. Холодно за окном, холодно в сердце.
Осень…
По сценарию шестая мотопехотная армия «синих» атаковала Киев с северо-восточного направления. Это и впрямь было наиболее реально, повторяя опыт второй мировой войны, когда советские войска освобождали Украину.
Полковник Николай Шедченко стоял над картой. Мысли были где-то далеко, упорно не желая возвращаться к предстоящим учениям. Захват Севастополя, оборона Крыма от российского флота, танковые атаки Винницы и Львова… Бред. Если уж — не дай Бог, дойдет до войны между Россией и Украиной, то все сценарии полетят к чертям. Вспыхнут волнения в Донецке, расколется армия, и не поспешит прийти на помощь американский корпус, участвующий в учениях…
Неправда, что война — продолжение политики. Она ее придаток, жалкий и беспомощный. Не собираются, конечно же, Россия и Украина воевать. А вот провести учения, показать друг другу, что они готовы…
Шедченко отошел к окну. Бог с ними, с учениями. Зеленые победят, как положено. Синие с позором откатятся к Москве. Штатовский военный атташе добродушно похлопает по плечу начальника штаба. Президент лениво подпишет пару указов, раздавая медали и звания героям учений.
Он в этот момент будет на территории «вероятного противника». В маленьком городке Сасово, рядом с плачущей сестрой и непутевым племянником. Он давно не видел Сашку, лет пять, пожалуй. Тот успел превратиться из ершистого паренька в хамовитого юношу, такое впечатление, во всяком случае, сложилось у него из писем сестры. Теперь, правда, это уже не важно — Сашка доигрался-таки со своим мотоциклом. Не просто побился, обгорел, и непонятно уже, удастся ли ему выкарабкаться…
Шедченко никогда не был особо близок со старшей сестрой, и тем более с ее единственным припоздалым отпрыском. Пожалуй, многих друзей собственного сына он знал лучше, чем родного племянника, да и считал куда более достойными представителями молодежи. Но вот случилась беда, и что-то защемило в груди, тоскливо и горько.
Словно он виноват в безалаберной жизни сестры, в ее вечных проблемах с мужиками, ссорах с сыном, нищете больницы, где пытаются спасти Сашку…
Что он вообще может в этом мире? Чем способен помочь? Деньгами… не такими уж и большими… каменной физиономией повидавшего смерть вояки?
Но ехать надо. Хорошо хоть, что ему так легко дали отпуск. Многие желают снять сливки с предстоящих учений, и дурак, уезжающий в такой момент, вызывает лишь всеобщее одобрение. Это потом кто-нибудь постарается найти в его поступке политический подтекст… нежелание участвовать в учениях против «условно-российского» противника. А пока все сочувствуют глубоко безразличному для них Сашке и делятся историями о чудесных выздоровлениях обгоревших и переломанных.
Плевать. Он не видел сестру пять лет, и рискует никогда больше не увидеть племянника. Жена не сказала ни слова, когда он взял деньги, отложенные на новый гарнитур, спасибо ей за это. Вечером он будет в Рязани, к ночи в Сасово… может быть, поедет к сестре, может быть — сразу в больницу.
— Коля…
Он обернулся. Диденко, его зам по боевой, стоял в дверях.
— Машина ждет.
Шедченко подхватил туго набитую сумку. Гражданская одежда — смешно было бы разгуливать по России в форме чужой армии, гостинцы — включая воспетое анекдотами сало.
— Спасибо, — он пожал Диденко руку. — Давай, не подведи.
Подполковник ухитрился одновременно выразить лицом море эмоций — и что все будет в порядке, и что без комполка они обречены на позорное поражение, и что он безмерно сочувствует чужому горю.
— Разве ж мы не люди… — пробормотал он.
Шедченко кивнул, спускаясь по лестнице. Часовой у знамени проводил его стеклянным взглядом.
«Мы — не люди. Мы — военные. Добровольные рабы. Мы должны быть лишены амбиций и чувств. Нас кормят официозными речами и повседневными насмешками. „Одна извилина — и та от фуражки… Зачем мне теперь мозги, раз я полковника получил…“ Об этом ли он думал, поступая в ташкентское общевойсковое училище?»
Скорее бы увидеть сестру. Прервать томительное беспокойство… лучше самый трагичный исход, чем это… ожидание.
Каждый раз, избавляясь от оружия, Илья чувствовал себя предателем.
Да, он понимал, что поработавший ствол — единственная, по сути, ниточка, по которой его могут найти. Но превращать оружие — безотказное, надежное, пристрелянное — в горстку ржавеющих в земле деталей — это давалось ему куда с большим усилием, чем нажатие на курок.
Постепенно он смирился. Понял, что в этом есть своя высшая справедливость — оружие должно уходить вслед за клиентом. Как бы там ни было, а жизнь человека дороже четырехсот грамм стали. Ему было даровано забирать чужие жизни, не оставляя взамен своей. Что ж, значит, расплату понесет пистолет.
Но, по крайней мере, оружие заслужило прощания.
Илья разобрал и аккуратно вычистил «ПМ». Собрал, вщелкнул обойму. Положил на стол, одиноко стоявший посреди комнаты. Замер, склонившись над пистолетом, фиксируя его в памяти, заслоняя этой картинкой — холодный металл на чистом столе, ту, недавнюю, где растянувшийся на полу клиент провожал его угасающим взглядом.
Его квартира производила странное, слегка безумное впечатление.
Бронированная дверь в грязном подъезде бетонной многоэтажки казалась достаточно солидной, чтобы скрывать апартаменты, достойные клиентов Карамазова. Однако за ней была лишь грязноватая квартира с разрушенной стеной между двумя комнатами, со стенами, оклеенными рыжими газетами советских времен, узкой тахтой у стены, письменным столом и книжным шкафом посреди нелепо пустого пространства. «Соневские» видеодвойка и музыкальный центр на полу казались материализованной галлюцинацией. Не знавший циклевки паркет был завален картонными папками с выбивающимися из них машинописными страницами. Работа редактором в хиленьком частном издательстве давала Илье и прекрасное прикрытие, и избыток свободного времени.
Все остальное Илья получал иным путем.
Он стоял над пистолетом минут пять. Потом прошел к окну, выходящему на огромный безлюдный двор, аккуратно задернул шторы. Минуту возился в темноте, извлекая из-под картонных папок с творениями наивных писак знакомую на ощупь папку с несколько иным содержимым. Уселся на тахту и включил тусклое бра.
Ознакомительная версия.
