Вокруг моего тела собралась, наверное, вся деревня. Обыватели подходили ко мне, щупали мои голые ноги, руки и восхищённо цокали языками. Я их понимал. Не каждый день вылавливаешь в озере такого парня. Я глупо всем улыбался, попытался заговорить с одной молодкой и, заработав пинок, заткнулся. Эти ребята в детстве не получили никакого воспитания.
Наконец ВДНХ кончилась и большинство присутствующих покинуло сцену. Оставшиеся сбились в кучку и стали о чём-то горячо спорить. Речь шла, видимо, обо мне. Об этом говорили взгляды, бросаемые изредка в мою сторону. Спор шёл не на жизнь, а на смерть.
Я вспомнил точно такую же деревню и точно такой же спор относительно моего будущего. Как давно это было. Но тогда у меня хватило времени, чтобы завоевать расположение жителей. На этот раз такой возможности не было.
И один Бог знал, какую участь мне готовят эти люди.
После получаса яростных криков и жестикулирования, от кучки отделился человек и кудато убежал, предоставляя мне право гадать о предполагаемой цели его ухода. Я никак не мог решить, есть ли у меня какие-нибудь сторонники или нет. Казалось, сам спор подразумевает, что такие люди есть. Но всё могло оказаться гораздо прозаичнее. Парни просто не могли решить, каким способом укоротить меня сантиметров на тридцать.
Наверное, я бы умер от любопытства, но мою преждевременную смерть отложило появление небольшой группы людей, один вид которых вселил в меня надежду. Это были преимущественно старики.
Соединившись, эти две группы заново начали спор, который, впрочем, шёл гораздо более спокойно.
Минут через двадцать ребята достигли консенсуса. Я, правда, и сам не совсем понимал значение этого слова, но надеялся, что оно не принесёт ничего плохого. Меня снова окружили, подняли, поставили на ноги и старательно поддерживали моё, готовое рухнуть в любую секунду тело.
Вперёд выступил пожилой, но довольно крепкий на вид старичок, и без всякого вступления зачитал мой приговор. Если пересказывать его вкратце, то всё сводилось к тому, что я за свою жизнь совершил больше преступлений, чем всё человечество, вместе взятое. И чего тут только не было. Начиная с изнасилования женщин и кончая изменой родине, заключающейся в разбазаривании народного достояния в особо крупных размерах.
Венец этой речи заключался в одном слове: смерть. Хорошо, хоть не конфискация имущества. Говоривший закончил свою обвинительную речь и замолчал, видимо, ожидая, что по этому поводу думаю я.
А что я? Я дрожал, как мышь. От холода, от страха, от несправедливости. Но пусть плюнет в меня тот, кто заметил эту дрожь. Я совершенно равнодушно отнёсся ко всему происходящему. Ну, одной смертью больше, одной меньше, какая, собственно, разница? Я зевнул и, прикрыв веки, спросил:
– Вам не кажется, что всё это относится не ко мне? Я думаю, вы ошибаетесь, карая меня за то, что я не совершал.
Должна же быть хоть какая-нибудь справедливость? Но никакой справедливости и закона в этой глухомани не было. Глухомань, знаете ли, неприятная вещь.
Я широко открыл глаза, собираясь посмотреть на тех, кто без всякой причины отправляет человека на смерть. Палачи должны видеть глаза своих жертв.
– Ты умрёшь не за то, что совершил ты, пояснил мне старичок, словно только этого он и ждал. – Ты умрёшь за те преступления, которые совершил весь человеческий род.
– А вы кто? Не человеки, что ли? – скривился я, морщась от боли в висках.
Как только я это сказал, все присутствующие, словно на параде, встали по стойке смирно, а старичок, который читал мой приговор, с пафосом произнёс:
– Мы посланы на землю выполнять волю божества, которое наказало нам свершать суд от его имени. Мы избранные, и после смерти нам обещана вечная жизнь в раю.
Я поморщился. Хотел бы я взглянуть на этого товарища!
Теперь-то я всё понял. Я попал в деревню к сумасшедшим. Все сплошные психи. Ну а что же могу сделать я? Закон сто пятьдесят восьмой.
Если попал в компанию психов, будь первым из них.
Я отчаянно дёрнулся и что есть силы завопил:
– Развяжите меня! Я послан вашим божеством! Я сам почти божество! Развяжите, кому говорю! А не то…
Я сделал продолжительную паузу, чтобы обступившие меня психи поняли, что я могу сделать с ними. Их лица ничуть не изменились, даже показалось, что в них проскользнуло торжество.
– Ты врёшь! Наше божество предупреждало нас, что многие захотят прикрыться её именем.
"Именно таких, – говорила нам она, – нужно убивать в первую очередь".
М-да, вышла небольшая накладочка. Прокол, так сказать. Ну кто знал, что это божество такое сообразительное? Но важно было другое. Божество было женского рода, а это, если хорошо постараться, могло сыграть и в мою пользу.
– Я хочу видеть божество, у меня для неё есть сообщение!
Главное, увидеться с этой дамочкой, конечно, если она действительно существует. А там, глядишь, всё образуется.
Старичок вскинул глаза к небу, поморщился, а затем, покопавшись в складках одежды, вытащил на свет небольшую замусоленную книжонку. Полистав её, он нашёл то, что искал, и торжественным голосом зачитал:
– А тот, кто захочет увидеться со мной или будет иметь для меня что-либо, подлежит сожжению на костре, – старичок захлопнул книгу и, не глядя на меня, сказал: – Твоя смерть откладывается. Нам нужно немного времени, чтобы приготовить костёр.
– Но это несправедливо!
– Высшая справедливость – это смерть!
Анархисты, палачи, убийцы, террористы! Ну и порядочки здесь. Я решил испробовать свою козырную карту.
– Уважаемый, – обратился я к старичку, инстинктивно чувствуя, что он является старшим в этом судейском корпусе. – Вам что-нибудь известно о варрканах?
Если я ожидал потрясения, то его не последовало.
– Варрканах? – переспросил старичок, тщательно просмаркиваясь. – Ну как же, слышали. А при чём здесь варрканы?
– Дело в том, – внутренне я уже праздновал очередную победу, потому что заметил, что при слове "варркан" многие насторожились, что я и есть варркан!
Какие у них были лица! Только писать картину: падение тунгусского метеорита. Я попал в точку. Надо было именно с этого и начинать.
Старичок покачал головой.
– Да не можешь ты быть варрканом!
– Это почему я не могу быть варрканом? возмущение переполняло меня через край. Первый раз сказал правду и оказался неправ.
– Потому что варрканов больше нет!
– Как же нет, если вот он я?
– Если бы ты был варрканом, то никакого разговора бы вообще не было.
– Че? – не понял я. Дурная привычка говорить непонятные вещи.
– Будь ты варрканом, ты не дал бы взять себя в плен. А вообще-то ты мне нравишься!
