Игорёк попытался садануть в свою омерзительную челюсть, в свою тошнотворную рожу, но с первого раза промахнулся. Второй раз пробовать не захотел: ему сделалось жалко себя, и рожа вдруг показалась вполне приличным лицом. Недаром бабы его любят…
Но только никого не убивать! А то посадят на пожизненную. И как это будет выглядеть? До разрушения всех тюрем или до какой-нибудь очередной революции? Нет, нужна всё же осторожность. Хладнокровнее надо быть, порассудительней. Вон, как Иван Ильич. Сумел человек устроиться. Целый генеральный директор. Небось, сосёт у государства финансы, как ту кровь из «источников», и рад уже третье столетие. Вот такого можно уважать. А все эти Артемии, все эти тусовщики… Как они осточертели с их клиническим нарциссизмом. Или только начинающие звёздный путь — выйдет какая-нибудь сопливка под руку с износившимся продюсером на люди, улыбнётся улыбкой невинного младенца и вдруг заявит: «Красота — это нечто трагическое». Давить их надо… А впрочем, к чему давить? Сколько им там осталось? Сегодня — звезда, а завтра в гробу.
Игорёк от мысли, что звёзды живут так коротко, словно кролики или насекомые, расхохотался. И ещё долго не мог успокоиться, уже и не хохотал, а так, посмеивался, потом уж и прихихикивать стал. Кончил смеяться едва слышным похекиванием. Отерши рукавом неожиданные слёзы радости, может, даже счастья, он обнаружил, что зверски проголодался.
Нашёл взглядом официанта, поманил, заказал, чего душа желала. И с аппетитом откушал.
Насытившись, посидел минуток с десять, разглядывая людей, словно каких-то подопытных мышей; улыбнулся, промычал: «Ну-ну… Что день грядущий нам того?.. Баиньки, старик, в постельку, по домам». Довольный собой, вышел на улицу, сел в дежурившее у «Сверчка» такси и велел везти себя домой. Не к Артемию, а к себе. К подъезду хрущевки, к родным холостяцким пенатам.
Игорёк свои доходы хранил в немецком банке, стараясь не роскошествовать и по возможности жить за чужой счет. Оттого не стремился улучшать жилищные условия. Такие статусные вещи как большая квартира на Тверской или Кутузовском, «бентли» или «лексус» его никогда не интересовали.
И теперь однокомнатная берлога представала в пьяных его мечтах местом, откуда должен явиться миру могучий, прекрасный бессмертный человек. Чтобы удивить мир, чтобы встать эдак посреди огромной толпы, потребовать включить все микрофоны и телекамеры и произнести: «Люди — вы тараканы!». А потом полной грудью вдохнуть сырой и холодный воздух этого иллюзорного мира, на который он променял пустоту Вселенной.
Жизнь — ты прекрасна!
Квартира Игорька была дико запущенной. В сарай она превратилась ещё во времена советской власти, при своих прежних хозяевах, пенсионерах. Деньги на квартиру Игорёк раздобыл, спалив нечеловеческие запасы душевных сил. В девяносто первом набрал у государства кредитов, послушавшись совета мудрого Артемия, который утверждал, мол, через три года вернёшь тремя коробками спичек. Все эти годы Игорёк мучался страшно. Чудилось ему, что «попал на счётчик» и тот неумолимо отсчитывает часы и дни до расплаты. Но кредитная эпопея завершилась благополучно, и он действительно выплатил сущие копейки.
Из-за страхов и переживаний Игорёк махнул рукой на ремонт и не стал себя утруждать. Да и зачем музыканту удобства? Композитору необходимо убежище от мирской суеты, вдохновение и качественный инструмент. А также много бегать по разным организациям: пристраивать свои шедевры или искать заказы. Со временем Игорёк дошёл до эксклюзивных заказов новых русских на гимны их фирм, до торжественных ораторий, маршей, величальных песен на дни рождения, свадьбы, юбилеи и другие выдающиеся события в жизни заказчиков.
Поэтому, как висели линялые, во многих местах отклеившиеся обои, так и продолжали висеть, всё больше отделяясь от стен; как стояла стопками на полу отпавшая в ванной плитка, так и оставалась стоять; однообразно капало из протекающих кранов, а бачок иногда самопроизвольно спускал воду. Мебели в квартире имелось в обрез: старый диван, стол, три стула, жутковатого вида кресло да стеллаж с виниловыми пластинками, которых Игорьку было жаль выбросить, раритеты, как ни крути. На кухне тарахтел древний холодильник-«мыльница», сотрясая пол; обеденного же стола не было вовсе. Обычно Игорёк ставил на одну табуретку кастрюлю или там сковородку, сам садился на другую и так кушал.
Из музыкальных инструментов в квартире в настоящее время имелся лишь баян.
Проснулся Игорёк посреди дня. С полчаса валялся на диване в ожидании похмелья, однако похмелье не наступило. Задерживалось. Это стало беспокоить, и он поднялся. Забрёл в ванную, принялся изучать своё лицо в зеркале: цвет кожи, степень одутловатости и синевы под глазами. Потом стал рассматривать зубы, и так и эдак открывая рот и наклоняя голову. Дыхнул на зеркало, понюхал, чем пахнет отражённая струя. Вонь должна была стоять немереная, ведь зубы он не чистил со вчерашнего утра, а выпил столько, что никак не могло выветриться. Но оказалось, что пахнет чрезвычайно стерильно. Да и мешков под глазами не было, и глаза не сошлись в щёлки. Это-то и беспокоило.
Несколько мгновений Игорёк тупо созерцал опасную бритву. «Побриться, что ли?» — подумал он. Принялся бриться, и, намыливая кадык, как-то пристальней, чем обычно, разглядывал себя в зеркале. И бритвой водил медленней и выбривал тщательней.
Умывшись, вернулся в комнату и стал думать, что же теперь предпринять. Во-первых, как должен измениться его имидж, как ему держать себя в обществе, в кругу друзей и подруг? Во-вторых, само по себе бессмертие штука, конечно, знатная, нужная, но как её применить? Уголовный кодекс не знает исключений для бессмертных. Да и, в-третьих, так ли уж он бессмертен, как его уверяли?
Он прошлёпал, как был в трусах и дырявых тапочках, на кухню. Поставил на огонь чайник. Чайник закипел, Игорёк высыпал прямо в него полпачки чая, которая бог знает сколько времени провалялась в кухонном шкафу. Игорёк взял кружку, налил тёмно-коричневой жидкости, подошёл к окну и засмотрелся на двор. Внизу, под окнами, валялся какой-то строительный мусор, торчала арматура, куски дерева. Игорёк подумал, что если на это дело упасть с четвёртого этажа, то уже будет наверняка. Рука потянулась к оконной раме, к защёлке. И Игорька осенило: пора бы, наконец, проверить своё бессмертие, испытать сей дар на прочность.
Он шарахнулся от окна, расплёскивая на ноги чай. Ну их на фиг, такие эксперименты. Уселся на табуретку и постарался успокоиться.
Вдруг его как током ударило. Мокрые пятна на тапках, влага стекает по голой ноге — а ведь это крутой кипяток! Это же должно жечь невыносимо. Однако никаких ощущений.
