– Извините, – сказал Март, – мы бы хотели видеть доктора Петцера…
– Да, – сказал один из белых халатов, – Вильям звонил нам. Леопольд сейчас придет. С минуты на минуту. Садитесь, господа. Потеснитесь, ребята.
– Да ну, что вы, – сказал Март, но ребята уже теснились, освободилось два стула, и Март с Тригасом уселись, ощущая себя в центре всеобщего внимания.
– Продолжать? – спросил тот, который стоял у окна.
Все высказались в том смысле, что да, конечно, продолжать, а Леопольд пусть пеняет на себя, сколько его ждали… Тот, у окна, нахмурился, подумал и стал читать стихотворение – незнакомое. Читал он великолепно: негромко, но очень слышно, выразительно, но без плюсовки, – так на памяти Марта читал только Майорош…
Он умер, Дон Кихот,
и никогда
он не придет
смешным своим мечом
вершить на этом свете справедливость.
Остались господами – господа.
Остались пастухами – пастухи,
и дураки остались дураками.
Кому же ты был нужен, Дон Кихот?
…как снег, летят года, слагаются в
века, века лежат в полях и под полями,
в морщинах, под березами и в душах…
И снег, колючий и сухой, его могилу
все заметает – и никак не заметет.
Все помолчали немного, потом кто-то сказал: «Браво, Норис», а кто-то: «Слишком уж в лоб», а кто-то: «Давай еще, Норис», и все это было похоже не на ординаторскую сумасшедшего дома, а на литературный клуб много лет назад…
– Можно – чужое? – спросил Норис и, не дожидаясь ответа, начал:
Гремят фанфары. Гамлет победил.
Полоний жив, и отомщен отец.
Офелия? Ее он разлюбил,
но поведет наутро под венец.
Усни, Офелия! Теряя четкость черт,
спит Эльсинор в колеблющейся мгле,
спят Розенкранц, Горацио, Лаэрт,
лишь Йорик бродит на ночной земле.
Позади тихонько стукнула дверь, народ завозился, пропуская вошедшего. Март оглянулся. Это был Петцер, он тихо, стараясь не производить шума, подошел, пожал руку Марту, потом Тригасу и сел на подставленный стул.
Потом Норис читал еще, потом читали другие, стихи были лучше и хуже, но почти все незнакомые, потом принесли гитару, и тоненькая женщина стала петь какие-то никогда не слышанные Мартом песни – оказалось, это Гейне, – и лишь через несколько часов все стали понемногу расходиться. Наконец остались только Петцер, Март и Тригас.
– Слушайте, Леопольд, – сказал Март, – как вам не стыдно? Вы такое – от меня скрывали! Я как свежим воздухом подышал.
– Вы по делу? – спросил Петцер.
– Даже по двум, – уточнил Тригас. – Во-первых, вами очень интересуется полицмейстер. Сегодня он меня минут двадцать допрашивал, и все вопросы как-то замыкались на вашем учреждении. Кто-то у вас тут умер, да? Короче, я сказал, что ничего не знаю и не желаю знать, но отвязался от него с трудом. Так что имейте в виду на всякий случай. А во-вторых, вот с ним неприятность случилась – прямо при мне.
– Что именно?
– Пти маль, – сказал Март. – В восемьдесят четвертом меня контузило, а где-то с восемьдесят шестого началось. И вот за последние дни – раз пять, наверное.
– Асамид применяли? – спросил Петцер.
– Да, – вздохнул Март. – Или ронтон.
– Это одно и то же.
– А мне казалось, ронтон сильнее, – сказал Март.
– Самовнушение, – усмехнулся Петцер. – Импортный препарат, упаковка красивая… Держите, – он протянул Марту коробочку с таблетками.
– А феназепам есть? – спросил Март.
– Есть. Дать?
– Если можно, конечно.
– Всем все можно, – отозвался Петцер. В столе, где он искал, лекарства не оказалось. – Сейчас принесу. – И он вышел.
– Странный сумасшедший дом, – заметил Март.
– Да? – вмешался Тригас. – А ты чего ожидал?
– То есть как – чего? Это же нормальные люди!
– Поговори на эту тему лучше с Петцером, он тебе объяснит, кто нормальный, а кто нет…
Вошел Петцер, подал Марту еще одну коробочку. Лицо его было озабоченным.
– Доктор, – сказал Тригас, – вот сударь интересуется, насколько ненормальны ваши пациенты?
– Абсолютно ненормальны, – пробурчал Петцер. – Кто же в здравом уме станет читать вслух иностранных поэтов, да еще при посторонних?
– Нет, серьезно, – сказал Март. – Вы что, их так хорошо лечите?
– Их очень плохо лечат. Родственники не настаивают на интенсивном лечении, понимаете ли… То, что вы видели, – это результат плохого лечения и еще худшего воспитания.
Ай да Леопольд, подумал Март. А я-то думал – только коньячок да девочки…
– И еще, – не унимался Тригас. – Не из любопытства, а чтобы не навредить ненароком: что у вас тут случилось?
– Да бог его знает, – ответил Петцер. – На территории нашли труп. Кто такой и отчего помер – неизвестно. Даже вскрытие ничего не показало. Сначала думали – наркоман, хотел поживиться…
– А разве бывает так, чтобы на вскрытии – и ничего не было?
– Знаете, я тоже думал, что не бывает, – задумчиво протянул Петцер. – Но прилетал эксперт из столицы, специально вызывали, и мы потом с ним немного потолковали – так вот, он говорит, что существуют яды, не оставляющие никаких следов в организме, и что ядами этими сильно интересуются армия и контрразведка.
– Куда же суется наш бедный полицмейстер? – сказал Тригас.
– Давайте его хором пожалеем, – подыграл Март.
– Знаете что? – посмотрел на них Петцер. – Если вы не торопитесь, то подождите меня немного. Мне два дела надо сделать, это на полчаса. А потом вы меня отвезете в город. Хорошо?
– Разумеется, – согласился Тригас.
– Тут вот газеты и журналы, – сказал Петцер. – Я быстро.
– Юхан, – произнес Март немного погодя, – ты об этом молчал всю дорогу?
– Не только, – ответил Тригас неохотно. – Он мне показывал фотографии – не знаю ли я кого. И там была одна, которая никак не могла к нему попасть. А она попала. Вот я и думал.
– Все равно я с этими не-больными ничего не понимаю…
– Что тут непонятного, – рассердился Тригас. – Ну что тут можно не понять? Отсидеться. Переждать. Частная собственность, полиции или там гражданской гвардии вход заказан. А общественность сумасшедшими брезгует…
Через полчаса, как и обещал, Петцер вошел, с отвращением содрал с себя залитый чем-то халат, больничные брюки и рубашку, бросил их в угол, оделся в цивильное, встал у двери и, явно заставив себя улыбнуться, сказал:
– Я готов, господа!
Господа послушно поднялись и пошли к выходу. В воротах Петцер пропустил их вперед и еще потолковал о чем-то с охранником. По дороге Тригас опять молчал, а Петцер пытался играть прежнего, ресторанного Петцера, но у него плохо получалось. Его высадили у почты и свернули к отелю.
В отеле царило необычное оживление, швейцар и, кажется, официанты из ресторана переносили вещи постояльцев с первого этажа на второй. Портье, приятель Марта, отдавал распоряжения и громко повторял:
