Все равно не понимаю, какое отношение к этому могут иметь задрыга Иван Альфредович и его мусорный собеседник…
Гляжу на часы. Десять минут, отпущенные Малышу, истекут еще не скоро. Парню суждено куковать в элкаре понапрасну. Между тем меня распирает любопытство. Я просто жажду побеседовать с «нечетким». Мое желание столь велико, что я даже не выдумываю повода. И мне наплевать, что он вполне может быть с самого дна Гигаполиса, из Пекла. Вот сейчас он вдоволь налюбуется на интерьер «Инниксы» и присядет за столик к Ивану Альфредовичу…
Вместо этого «нечеткий», по-прежнему сутулясь и волоча ступни, направляется к выходу.
Что, не договорились?!
Нет, этого мне не снести.
Я энергично выбираюсь из своего закутка и догоняю его уже возле дверей. Нежно беру под локоток- в конце концов, у меня нет оснований обращаться с ним неласково.
— Одну минуточку, — говорю я всякие необязательные слова. — Буквально одну-единственную. На пару слов… буквально на словечко…
Ничего еще не произошло. А ничем не попрал его права на неприкосновенность личности. Ничем не задел его достоинства. Ну то есть абсолютно ничем не вышел за рамки обыденного, цивилизованного поведения. Мне нужно было лишь притормозить этого парня, зазвать за свой столик и уже там, не привлекая излишнего внимания, предъявить ему личную карточку и в свою очередь испросить у него документы… И он бы непременно означенные документы предъявил. В конце концов, совесть у него чиста перед Богом и перед законом. Ну, посидел в подсобке, ну, предложил светлейшему человечку Ивану Альфредовичу партию импортного хлама по дешевке. Что здесь дурного? И не знает он, что за фрукт на самом деле означенный Иван Альфредович, и дружбу он с ним свел только что, в этом вот самом кабачке, ну прямо сегодня. И вообще интимная близость еще не повод для знакомства…
Такой примерно сценарий нашей дальнейшей беседы я выстраиваю, беря «нечеткого» под локоть и удерживая от поспешной попытки покинуть кабак, не выпив со мной пива.
Но разыгрывается иной сценарий.
Все еще не видя толком лица «нечеткого», я замечаю в обтерханном рукаве плаща металлический блеск. Это оружие, и оно нацелено в меня. Промахнуться невозможно. Если этот идиот, конечно, отважится-таки выстрелить в инспектора ДЕПО… Да, но ведь он не знает, что я инспектор, и все права на его стороне… Он в районе повышенной криминогенной опасности и имеет все основания остерегаться… Если он чуточку повременит, я успею предъявить ему свою карточку… Или дотянусь до своего шок-гана, который упрятан в заднем кармане брюк… Это все равно, что на другом конце Гигаполиса…
Но он стреляет не раздумывая.
И я, брошенный на пол, понимаю, что убит.
Сознание работает, как старая, разорванная и неряшливо склеенная видеолента. Кадр оттуда- кадр отсюда.
Сволочь, знает, куда стрелять, чтобы не вмазать в броню.
Забавно, что боли нет.
В руке у меня зажат лоскут ветхой плащевой ткани.
Забыл заплатить за квартиру.
А звук выстрела совсем слабый, Малыш не услышит.
Дурак, зачем он стрелял?
Это не я, это Тунгус орет благим матом, что он дурак и что не надо было стрелять.
Пусть сообщат Машке, чтобы забрала Арслана из садика.
Где же «нечеткий»?
Оказывается, как много еще удается подумать убитому.
Малыш стоит на пороге, в руке у него шок-ган.
Правильно, пусть возьмет этого придурка живым.
Вот теперь больно. Очень больно.
Забавно: он убил меня, а сознание все еще работает.
Или мне так кажется?.
Дверь промороженного бокса бесшумно затворяется, оставляя нас, живых, по ту сторону кошмара. Я молча иду к дверям. Кажется, меня покачивает на ходу. Потому что Ерголин догоняет меня и деликатно подхватывает под ручку. Резко, неблагодарно высвобождаюсь.
В коридоре он протягивает мне сигарету и затягивается сам.
— Ненавижу, — наконец говорю я. — Ненавижу…
— Брось, — говорит Ерголин. — Это ты, Индюша, с непривычки.
— От индюка слышу, — ввинчиваю я чисто рефлекторно.
— Просто тебе не доводилось работать с «хирургами», — продолжает он, не обращая внимания. — А я уж насмотрелся. Раньше думал: уйду на пенсию — спать не смогу. А теперь точно знаю, что смогу. В девяносто девятом был такой Вася-Хирург. Василий Владимирович его звали, визитки оставлял. По визиткам и нашли дурака. В ноль втором появился Хирург-Некромант. Потом, пардон, Трахнутый Хирург. На сексуальной, стало быть, почве. Хирург-Мясоед. Этот убивал и жрал… Так и повелось. Не волнуйся: как правило все они скоро засвечиваются.
— И что дальше?
— Опять же, как правило, психиатрическая лечебница. На полный, значит, государственный пансион.
— Ненавижу, — упрямо повторяю я и даже жмурюсь от злости. — Поймаю — застрелю.
— Сполох тоже мечтает, надеется. Только напрасно. Ни тебе, ни ему Дикий не подставится. Его возьмет какой-нибудь совершенно посторонний трассер и недолго думая отправит в камеру. Ну, даст пару раз по морде, тем и ограничится. Или, что еще более вероятно, возьму я.
— И тоже, после всего этого… пару раз по морде?
— Пальцем не трону, — уныло качает головой Ерголин. — Что изменится? Ему все едино в лечебницу, а меня адвокаты заедят.
Серафиму Степановичу Ерголину пятьдесят два. Он долог и тощ, сутул и лохмат. Седая щетина на его впалых щеках — не диковина. Галстук его прихотливо украшен пятнами, как пишется в протоколах — «органического происхождения», а толстый пуловер ручной вязки раздерган и вытерт на локтях. Начальство не любит, когда Ерголин попадается на глаза иностранным делегациям по обмену опытом. В принципе он хоть сейчас может подавать документы на почетную пенсию. И государство в лице мэрии Гигаполиса будет ему по гроб жизни благодарно за все, что он сделал за три десятка лет честной и беспорочной службы в органах правопорядка, — за тысячи мелких пакостников и сотни крупных гадов, что он обезвредил, при всем том, что основным рабочим органом Ерголина всегда была задница. Он сидел в своем кабинетике на двенадцатом этаже башенки ДЕПО — «Башни смерти», как именуют ее острословы, — перебирал бумажки, мозолил выцветшие глазки о дисплей и вычислял очередного мазурика. И достаточно редко ошибался. Наступал момент, и Серафим Ерголин говорил: «Этот». И совсем юный Сережа Сполох прихватывал с собой дюжину спецназовцев, грузился в элкар и карабкался на сотые этажи Гигаполиса или, наоборот, рушился в его же затхлые недра и брал означенного мазурика. А тот, в зависимости от степени своей замаранности кровью, огрызался. Словом и делом, сиречь оружием. И Сережа Сполох являл чудеса героизма. Что ему было не являть чудеса героизма, при спецназовцах-то?. Поэтому он продвигался по служебной лесенке, а Серафим Ерголин все так же сидел в своем кабинетике и таращился на дисплей. И сейчас господин комиссар Сполох командует всеми нами, однако без Ерголина по-прежнему не может. Хотя и не любит уже, чтобы Серафим мотался по коридорам ДЕПО, когда по тем же коридорам движется какая-нибудь иностранная делегация. (В составе: господа комиссары украинец Иванов, киргиз Петров, латыш Сидорове и, допустим, американец Рабинович. А встречают их: русский комиссар Сполох, его русская пресс-секретарша Салтанат Абиева и, что довольно редко, старший инспектор Индира Зиновьевна Флавицкая, русская же).
