Джон Мини - Фактор жизни

«Но он же не похож на других оракулов, – подумал Том. – Ну нисколечко не похож».

– Кажется, он собрался здесь заторчать. – В голосе Труды не было радости.

Вытянув тонкие лапки, с заднего сиденья мобиля поднялся черный двенадцатигранник. Словно паук. Он направился в центр рынка и опустился на пол. Лапки на мгновение втянулись внутрь, снова вытянулись, открывая глазу многочисленные сочленения, и уперлись в каменные плиты. Теперь кончики паучьих лап были расставлены по окружности диаметром около пятнадцати метров.

– Том, я думаю, тебе пора домой.

– Но… – Юноша посмотрел на палатку отца. Ничего особенного не происходило. Отец точно так же, как и все остальные, смотрел на Оракула.

Между тем двенадцатигранник вновь начал расти. Он рос до тех пор, пока не коснулся потолка. Вниз скользнула прозрачная пленка, растягиваясь между длинными членистыми ногами.

– Как палатка, – пробормотал кто-то в толпе.

«Точно», – подумал Том.

Пленка достигла пола, застыла и стала непрозрачной, образовав матовое черное полушарие.

«Ловкий трюк», – подумал мальчик.

– Пожалуйста, Том, – голос Труды возвратил юношу к действительности. – Я хочу, чтобы ты ушел.

Том открыл было рот, чтобы спросить, почему… и замер. Стройная женщина пробиралась сквозь толпу. Медно-красные локоны ее были покрыты синим шелковым шарфом. Незнакомка прошла через ряды милиционеров, выбралась на расчищенное от толпы место.

– Они ждали ее, – пробормотала Труда.

У незнакомки была фигура танцовщицы: тонкая талия, прямая спина.

– Святая Судьба! – разнесся над площадью тоскливый голос отца. – Спаси и сохрани!

«Да это же мама!» – удивился Том.

Подойдя к черной палатке, мать остановилась возле улыбающегося Оракула, учтиво предложившего ей руку. Мембрана раздвинулась перед ними, собравшись в гармошку.

«Мама, – подумал Том. – Что ты тут делаешь?»

Мать и Оракул прошли внутрь «палатки», и мембрана закрылась, скрыв их от взоров толпы.

Возненавидев себя, Том тем не менее привел голограмму в движение.

– Она без конца терла свои руки. – У отца перехватило от волнения горло. – И делала это часами. Даже во сне.

– Ах, Деврейг! – Труда, сидевшая за столом напротив отца, сжала его руку. – Но она пришла домой прошлой ночью. – Это был не вопрос, а утверждение.

Изображение застыло.

Том откинулся на спину, сердце его бешено колотилось. Он сидел на кровати, опершись спиной о стену, от которой веяло ледяным холодом.

– Такова твоя Судьба, мама… – Он произнес эти слова тихо, хотя комната была пуста. – Но почему?

Мальчик щелкнул пальцами, и голограмма вновь пришла в движение.

– Да. – Отец глядел в ту сторону, где в нише, за незадернутой занавеской, на кровати Тома лежал инфор. – Она вернулась взбудораженной. Говорила о том, что вела с кем-то изумительную беседу.

На мгновение Тому показалось, что отец смотрит прямо ему в глаза.

– Она танцевала для него вчера вечером.

– Да. Там наверху труппа Шалко в фаворе. – Отец указал на потолок, подразумевая, что его жена известна на более высоких стратах. – До сих пор, наверное.

Речь шла о труппе, в которой танцевала мать. И откуда она убежала, когда ей было чуть больше, чем Тому сейчас… Вот и все, что знал сын о прошлой жизни своей матери.

– Так что на него произвели впечатление рекомендации, которые сохранились у нее с тех пор, – сказала Труда. – Но непонятно, почему он так долго ждал. Ведь он – Оракул, не так ли?

Отец потупился.

– Я не достоин ее, Труда. И никогда не был достоин.

– Она любит тебя, – слова Труды прозвучали не особенно убедительно.

– Танцоры не так глупы, ты же знаешь.

Отец откинулся на спинку стула и провел пальцами по своим растрепанным седым волосам.

Том поглядел на пустой стол посреди комнаты, затем на изображение, парящее перед ним.

– Она изучала физиологию, училась пению, драматическому искусству… Ее выступления, должно быть, были очень эффектны.

Труда покачала головой.

– Это лишь внешняя сторона, – сказала она. – Это то, как тебя воспринимают другие люди.

– Возможно. Но выступать наверняка лучше, чем гнить здесь! – Отец взмахнул, обводя рукой комнату.

Том огляделся вокруг и недоуменно вздохнул. Что здесь не нравилось взрослым?

– Вспомни, какой ты нашел ее, – сказала Труда.

– В то время удача отвернулась от нее, – ответил отец. – И в этом все дело.

Том почувствовал боль в животе.

Долго было тихо, потом вновь зазвучал голос Труды:

– Ты говорил, что она постоянно трет руки… Это плохой знак, Деврейг. Если бы ты мог забрать ее отсюда на несколько дней…

– У меня нет разрешения на путешествия.

– Но это недалеко, всего один или два клика отсюда. Я знаю людей в районе Фарлгрин…

Отец покачал головой.

– А ты знаешь, когда человек трет руки? – спросил он через некоторое время. – Она делает это только тогда, когда очень расстроена…

– Как-то мы говорили об этом. – Труда постучала костлявыми пальцами по столу. – Когда она… Ну да ладно, это не важно. Бабьи разговоры. – Труда взглянула отцу в глаза. – Послушай моего совета. Я ведь не так часто даю советы.

– Неужели? – Отец натужно рассмеялся. – Я помню время…

Рука Тома рассекла воздух, и голограмма исчезла. Мальчику было стыдно: поставить на запись инфор, никому не сказав об этом. Но ведь никто так и не объяснил ему, что произошло.

Потом Том скрестил пальцы и заставил себя стереть запись. В нерешительности встал с кровати, затем снова сел, не зная, чем теперь заняться. Потом посмотрел на потолок и представил, как танцует его мать.

«Что же, черт возьми, происходит?» – подумал он.

– Эй, крошка Томми! – Парень сидел на выступе стены в обменнике «Пятиугольник», прикладывая к губам горлышко бутылки. Желтый обруч на лбу врос в кожу, ярко-желтые прыщи пятнами расплылись на щеках. – Слышал, твоя мамочка вновь при деле…

Наклонившись, он передал бутылку одному из своих приятелей. Когда тот обернулся, Том увидел темно-красное родимое пятно, и его сердце учащенно забилось: Ставрел.

Том сжал в руках новое зарядное устройство для инструментов отца. Что, если Ставрел попробует отобрать его?

Это было бы уже чересчур.

Последние три дня мать платила за свои посещения палатки Оракула, тогда как подразделения милиционеров прочесывали местные туннели, а офицеры службы безопасности останавливали каждого второго и учиняли подробный допрос. Никто не говорил, с чем это связано. Одно слово было у всех на языке, но никогда не произносилось вслух. Это было слово «Пилот».