Арика пела.
Ее голос просил. Нет! Он требовал! Оглянитесь! Разве вы не замечаете, как в зачарованном хороводе кружатся деревья, аккомпанируя себе на гитарах, как они незаметными движениями поправляют свои нарядные платья. Как гордо горят их глаза. Ведь они красивы и знают это.
Голос Арики уносился в небо. Какая сила была в нем! И уже нельзя понять, кто был первым. Этот ли Поющий Лес разбудил песню в душе девушки, стоящей на коленях. Или она вдохнула жизнь в этот Молчащий Лес.
Еще несколько аккордов, и Лес смолк. Арика, сияющая от счастья, обернулась к Игорю:
— Теперь я все слышала. Он пел!
Пасик выкатил из себя печатающий механизм и выжидающе посмотрел на свою хозяйку.
— Не надо, Пасик. Подари ее людям.
— Почему же ты, Пасик, теперь не говоришь, что Лес не может петь? — спросил Игорь с иронией, но без ехидства.
— Ты был прав, — сконфуженно ответил кибер, — когда говорил, что Лес может петь. Я знаю это давно. Все киберы это знают. На Карамбунии поет каждый куст, не то что дерево.
— Зачем же ты возражал?
— Никто из карамбунийцев этого не знает. Мне бы не поверили.
— А теперь поверят?
— Наверное, нет.
— Теперь они поверят, — убежденно сказала Арика. — Какой теперь у нас будет праздник Лета! Ты останешься, Игорь? Это очень скоро. Через десять дней.
— Нет, Арика. Я улетаю.
— Но ты вернешься назад к празднику?
Капитан «Громовержца» потер лоб ладонью. Шесть дней до Земли. Один день разгрузки. И шесть обратно. Всего тринадцать. Нет, не успеть.
— Я успею, — сказал Игорь, и у него даже голова загудела, когда он вспомнил свою колымагу «Громовержца». — Я обязательно успею. До свиданья, Арика. Спой мне с Лесом на прощанье что-нибудь.
— До свиданья, Игорь! Я жду тебя!
Голос и Лес пели о Человеке.
О Человеке, который прошел мучительную, изнуряющую дорогу недоверия, жестокости, страданий и горя, но не разучился видеть прекрасное, не разучился его создавать.
Создавать, не прося взамен славы и признательности, любви и благодарности, потому что он просто не может не делать прекрасное. Это у него в крови. Это у него в сознании. В этом суть Человека.
Голос пел. Как прекрасен мир.
— Проводи меня немного, — сказал Игорь Пасику.
— Возьми меня с собой!
— Нет, ты останешься с ней.
— Мне будет трудно без тебя.
— Знаю. Но Арике будет еще труднее. Без меня и без тебя.
Платок Пасика был мокр от слез, и Игорь подарил ему свой.
Они шли тихо, стараясь не хрустнуть веткой, затаив дыхание, вслушиваясь в затихающие звуки Голоса и Поющего Леса.
В двадцати шагах от себя ничего нельзя было разобрать, такой стоял туман. Только электрические лампочки да подслеповатые фары автомобилей тускло высвечивали размытыми желтыми пятнами. Полета градусов ниже нуля! Редкий скрип шагов да пронзительные гудки машин, и холод, холод… И в Усть-Манске, и в его пригородах, и на тысячи километров вокруг.
Я бежал из гостиницы в клуб электромеханического завода, где в двенадцать часов открывалась конференция. Меня никто не обгонял, потому что я бежал быстро, потому что я был в легких ботинках и осеннем пальто, потому что пар от моего дыхания мгновенно замерзал на моем лице, а нос совершенно онемел и хотелось сунуть его под мышку. И еще мне хотелось, чтобы мороз стал не таким злым, чтобы я смог посмотреть на свой Усть-Манск, побродить по его новым кварталам, зайти к кому-нибудь из старых друзей в гости, а потом, как когда-то давным-давно, пойти в городской парк, покататься там с горок, потерять шапку и найти ее, набитую снегом, и смеяться, и хохотать, и играть в снежки, и дурачиться. Мне хотелось всего… Потому что я уже десять лет не был в Усть-Манске, а до этого прожил в нем двадцать лет.
У меня в запасе было еще полтора часа. Я хотел прибежать первым и согреться. А потом стоять и смотреть, как замерзшие в ледышку люди вместе с клубами пара вваливаются в фойе, стучат ногами и растирают друг другу щеки.
— Никогда в этом киоске не купишь свежую газету, — раздраженно сказал кто-то, закутанный с ног до головы, и чуть не сбил меня с ног. — Извините.
Я отскочил в сторону и увидел перед собой газетный киоск из стекла и пластмассы в кружевах искрящегося инея. Он весь светился изнутри и был похож на сказку. Вот только как там сидит старушка, продающая газеты? Предположим, что внутри на десять градусов теплее. Все равно минус сорок. Бр-р! Как только она там сидит? Может быть, замерзла уже?
Я решил купить газету, чтобы не терять зря времени на некоторых докладах. На мой судорожный стук окошечко киоска тотчас же открылось.
— Бабуся! — крикнул я. — Пять сегодняшних газет. Одну местную.
— Я не бабуся. Я Катя-Катюша, — ответил мне девичий голосок.
— Катя-Катюша? Отлично, Катя-Катюша! Так как же насчет газет, Катя-Катюша? — Слово «Катюша» губы выговаривали с трудом, но я нарочно несколько раз повторил его.
— У меня не бывает сегодняшних газет.
— Это я уже слышал. Но только зачем мне вчерашние? Я их уже читал.
— И вчерашних не бывает.
— Для чего же вы тут сидите?
— Я продаю только завтрашние газеты, — ответила девушка, и в окошке показалось ее лицо в теплой вязаной шапочке. — Господи! Да вы ведь щеки поморозили! Оттирать нужно! Вам далеко?
— До клуба электромеханического…
— Не успеете. — И чуть помедлив: — Заходите ко мне. Здесь тепло.
— А можно?
— Заходите. Чего уж…
Я дернул дверцу киоска, но, наверное, слабо, потому что она не открылась, и запрыгал, хлопая себя по щекам, локтям и коленям. А пальцы ног-то ведь уже ничего не чувствовали.
— Сильнее! — крикнула девушка.
Я дернул изо всех сил, протиснулся вместе с клубами мгновенно образовавшегося пара внутрь киоска — там и на одного-то человека места было мало — и остановился в нерешительности, изогнувшись как вопросительный знак.
— Садитесь, — девушка указала на кипу газет.
Я сел и сразу же придвинул ноги к двум электрическим батареям.
Внутри киоска было светло, тепло и сухо. И еще — очень чисто и уютно.
— Щеки почернеют, девушки любить не будут, — сказала она и засмеялась. — Оттирайте.
Я стянул зубами перчатки и попытался распрямить пальцы. Ничего у меня не вышло.
— Плохо ваше дело, — сказала девушка, сняла варежки и теплыми ладонями осторожно прикоснулась к моим щекам. Я не возражал. Она спросила: — Вы приезжий или из тех пижонов, которые специально не носят зимнюю одежду, а потом годами лежат в больницах?
