А я еще удивился, что смертники работают так мало, всего десять часов! Да эти десять часов стоят целых суток. Люди так работать не могут, животные — тоже. Это какой-то единый часовой механизм, с каждой секундой все ускоряющий свой бег.
Перед глазами уже плывут зеленые и малиновые кольца. Я чувствую, что теряю сознание. Сколько времени прошло? Час? Секунда? Вечность? Черт с ними! Пускай кидаются. Больше я так не могу… Кладу перфоратор на землю. На всякий случай сую за пазуху несколько кусочков породы. Карманов в робе нет.
В каску ударяет камень. Другой попадает в стенку, выбивает из нее голубоватые искры. Снова берусь за проклятый перфоратор, заставляющий плясать мои внутренности в каком-то адском ритме.
А что, если люди теряют человеческий облик именно от такой вот работы? Сейчас это предположение кажется мне вполне правдоподобным.
Я оглох, ослеп, отупел, перестал чувствовать свое тело. Я давно подозревал о существовании страшной власти человека над временем. Я как бы соскользнул в такую область, где времени нет. Оно по-прежнему продолжало течь для всех людей на земле и для моего тела, конвульсивно содрогающегося в темном штреке. Но мое сознание парило над временем. Оно блуждало по силурийским лесам, цепенело в космическом холоде немигающего звездного света и медленно утопало в бездонных озерах с коричневой, как кофе, водой.
Я пришел в себя от наступившей внезапно тишины. Руки все еще судорожно сжимали перфоратор. Но он был неподвижен. Сжатый воздух больше не поступал по резиновому шлангу. Молчали компрессоры. Медленно останавливались вращающиеся лопасти вентиляторов.
Механически я занял свое место в шеренге. Побрел к клети. Солнце больно хлестнуло меня по глазам. Свежий ветер опалил горло, точно кислородная струя, оставившая окалину на разогретой болванке. Мне казалось, что вместо губ у меня на лице шевелятся разбухшие от крови пиявки. Левый глаз заплыл. Щеки саднило от крохотных порезов.
Мы пошли к резервации. И я почувствовал, что у меня не хватит сил, а может, и воли отделиться от этой серой толпы. Впрочем, это состояние продолжалось не долее минуты. Глубоко вздохнув, я вновь ощутил свою отдельность от колонны. Потом я обрел и власть над собственным телом и сознанием.
Мои глаза уже не отрывались от цветущих олеандров, а уши прислушивались к каждому звуку.
Уловив условный свист, я осторожно взял Брайтона за руку и потянул его к себе. Он задержал шаг. Мюлчаливая серая колонна отделилась от нас светлым просветом истоптанного песка. Я наступил Брайтону на ногу и другой ногой с силой ударил его под колено. Он упал на спину, взрывая локтями песок. Я навалился на него всем телом, мучительно соображая, что делать дальше. К счастью, подоспел Страатен. Мы быстро связали Брайтона и утащили в кусты.
Колонна как раз подходила к душевым. Никто, конечно, не обернулся. На всякий случай мы заткнули Брайтону рот и потащили его к себе. Это оказалось чертовски трудной задачей, и, когда мы наконец добрались до палатки, я свалился как подрубленный.
Отдохнув и умывшись в ручье, я за обедом рассказал Страатену свои приключения. Меня буквально взбесило, когда он рассмеялся.
— Прости меня, старина, — оправдывался он, — но в этом деле есть и смешные стороны. Я уверен, что пройдет время и ты со мной согласишься. Но суть не только в этом. Просто нужна хоть какая-то нервная разрядка. А смех — это самое лучшее, что можно придумать.
— Когда весело обоим, — притворно обиженным тоном проворчал я.
— Правильно! Поэтому я и постараюсь развеселить тебя своим рассказом. Я ведь тоже не терял времени даром. Мне удалось забраться в один из коттеджей.
— Ну!
Несмотря на боль во всем теле, способность удивляться, очевидно, меня не покинула. А может, наступила именно та нервная разрядка, о которой говорил Страатен. Но мне вдруг стало смешно. Очень смешно. Я начал смеяться и долго не мог остановиться.
— Конечно, мне повезло меньше, чем тебе, — подождав, пока я успокоился, сказал Страатен. — К сожалению, меня никто не бил. Надеюсь, ты не сердишься на меня за это?.. Ну и прекрасно.
— Что в коттеджах?
— Спальни.
— И только?
— Чистые, просторные, комфортабельные спальни. Ничего лишнего. Голые стены. Ни столиков, ни тумбочек, ни стульев. Всюду одни только кровати. Зато у каждого изголовья розетка, от которой идет провод с двумя черными клеммами.
— Зачем?
— Я обследовал все помещение. На чердаке какаято электронная аппаратура. Всякие там выпрямители, понизители, трансформаторы. Туда подведен питающий кабель. Очевидно, после различных преобразований энергия поступает к розеткам. У каждого изголовья розетка. Понимаешь?
— Пойду поговорю с Брайтоном. Это слишком чудовищно, чтобы быть правдой.
— Развяжите меня, — сказал Брайтон, когда я влез в палатку. — Развяжите меня. Я не убегу.
Он просительно смотрел на меня.
— Нет, — сказал я, — нет…
Я сел около Брайтона и немного ослабил путы.
— Мы хотим спасти вас. Мы пошли на все, чтобы спасти вас.
— Даже если я этого не хочу?
— Вы этого хотите, Брайтон. Не хочет лишь сидящий в вас искалеченный человек.
— Отпустите меня. Прошу вас, — тихо сказал он. Потом вдруг закричал, как раненый зверь: — Отпустите! Это низко! Подло!..
На его ресницах задрожали мелкие бешеные слезы.
— Ну как вы не можете понять, что мне нужно вернуться туда? Зачем вы меня мучаете?
— Расскажите мне все, что вы знаете, Брайтон.
— Ничего я вам не скажу, пока вы не развяжете мне руки.
— Брайтон! Вы же человек! Посмотрите, во что вы превратились. Да во имя вашего дела вы должны рассказать все! Или вы хотите, чтобы все… все, с кем вы были вместе, превратились бы в такое же…
— Спрашивайте.
Лицо его побледнело, и резко обозначились тени на висках.
— Когда вам сделали операцию?
— Не знаю… После суда меня отвели обратно в камеру. Потом пришел Страатен… по поводу кассации. А дальше я ничего не помню. Очнулся я здесь.
— Вы не догадываетесь, зачем вам ввели в мозг эти проволочки?
— Они подключаются к таким штепселям… В общем…
— Кто вас подключает?
— Никто. Каждый подключается сам.
— Зачем?
— Чтобы испытать наслаждение. Вы отпустите меня? Не сейчас, а потом, вечером?
— Какое наслаждение?
— Наверное, вы не поймете. Это смысл жизни… Понимаете? Невероятное наслаждение! И свобода, и любовь, и ликование, и полная безопасность, и удивительная нега.
— Вы подключаетесь вечером? С десяти до десяти пятнадцати?
— Да, после отбоя. Только я не знаю, сколько это длится. Я очень быстро засыпаю. Счастливым. И все остальные тоже счастливы.
