Казаки помолчали, оценивая мудрость казака-характерника. Глаза юного джуры от выпитой чары засверкали, он зашевелился на своем камне, умоляюще глянул на Огневика.
— Скажи, отаман, ведь не случайно ты сказал про воду — как девичья слеза?
— Не случайно, — скупо ответил казак.
— И скала эта так зовется не случайно?
— Не случайно.
— Расскажи мне, пан отаман, о том. Не буду знать покоя, ей-богу, не буду, пока не узнаю. Весьма эта скала мне припала в сердце. И словно голос я слышу какой-то. Печальную песню кто-то поет…
— Это она, — сказал Огневик.
— Кто она? — шепотом переспросил джура.
— Дивчина Галя, — вздохнул казак, показывая на скалу. — Та, которая в этом камне живет. Навеки, пока ворог будет топтать землю украинскую.
— Расскажи! — подскочил джура, и его черные глаза заискрились.
— Хорошо, — молвил Огневик, положив недоеденного леща на камень. Набив маленькую прокуренную трубку табаком, он выкресал огонь, пустил дым. — Раз ты такой нетерпеливый — слушай… Вот здесь недалеко, за этой каменной грядой, было село.
Уже и не ведаю, как оно называлось — то ли Журавли, то ли Лелеки. Такая у них жизнь была — как у птиц: вечный вырий, вечный полет. Сами ведь знаете — татарва не дает покоя гречкосеям украинским. Эге ж… И вот как-то орда налетела на село, зажгла хаты, начала брать ясыр. Все казаки и молодые хлопцы, которые были в селе, погибли, защищая матерей своих, сестер и любимых. Старых людей и матерей тоже враги порубили, потому что ни к чему им таскать Черным Шляхом немощных — все равно помрут. Успокойся, джура, не хватайся за саблю! Еще хватит на твою долю супостатов. Слушайте дальше. Попала в полон чужинецкий и поповна Галя — красавица невиданная. Жил в том селе панотец, еще не старый, и была у него дочка, о которой я вспомнил. Странная девка. Знала песен много чудных, на кобзе играла, пела думы. Не обходили стороной казаки дворище панотца, ибо всем хотелось заглянуть в очи лазоревые, полюбоваться русою косой, голос голубиный услышать. Всем люба была дивчина-королевна, но никто не смел дотронуться до нее.
Чиста была, как омытая росою весенняя лилия.
Ну вот… Пал панотец под ятаганами вражьими, защищая доченьку, а Галя попала в плен. Повели ясыр Черным Шляхом, и шли они вот тут, мимо этой гряды. Остановили коней, распрягли пастись, и пленным бросили какие-то объедки. А тем временем подъехал славный мурза ногайский Гюрза-бей, увидел поповну среди женщин наших, загорелся хотением черным. Приказал развязать дивчину, кинулся к ней, хотел тут же, при всех, ее изнасиловать. Сиди, говорю, джура, спокойно, а то не буду рассказывать дальше…
— Молчу, молчу, — дрожа от возбуждения, пробормотал джура Иван. По щекам его текли слезы, горячая ладонь лежала на эфесе сабли. — Я молчу, пан отаман!..
— Но не привелось ему испоганить девичью красу. Вырвалась Галя из рук ногайских, выхватила саблю у какого-то татарина, кинулась к этой скале. Хотели крымчаки ее стрелами пронзить, но мурза запретил. Сам вышел для поединка с поповной — наверное, хотел выбить из ее рук саблю, чтобы совершить задуманное. Люто, яро сражалась Галя. Словно десять казаков в нее вселилось. Раскроила она мурзу до пупа, а сама вошла в эту скалу…
— Как «вошла»? — поразился джура.
— А так, исчезла… И как только это случилось — ударил родник из-под скалы.
Испугались крымчаки, снялись с этого места, двинулись дальше. Но за порогами, над Днепром, встретили их казаки, отбили ясыр, вернули всех в Украину. Так Галя, даже после смерти своей, помогла душам християнским. А камень с той поры называют Дивич-скалой. По душе ли тебе, джура, мое сказание?
Джура, упав на землю ниц, молчал. Только спина его судорожно дрожала.
— Эге, хлопче, — мягко сказал Огневик, — не для нашего времени твоя душа сотворена. Слишком нежная она. Ну — ничего! Это хорошо. Это славно, мой хлопец.
С такою душой всегда придешь на помощь друзьям-товарищам…
— Послушай, Огневик, — отозвался старый казак Семен. — Гляжу я на тебя, удивляюсь. Не такой ты, как все. Что-то в глазах твоих странное, нездешнее.
Казак ты славный, мудрый — и все же похож на какого-то журавля перелетного, что неведомо откуда появился. И Черная Грамота твоя, что человеческим голосом отвечает… И волшебство твое…
— Э, пустое, — махнул рукою Огневик, ложась вверх лицом на траву. Он смотрел на облако, легонько плывшее в лазоревой бездне, и в его глазах струилась печаль. — Никакого волшебства нет, пан побратим. Глупые предрассудки людские. То страх невежества. Передам тебе свое знание, как передал мне его старый характерник на Хортице, и ты будешь делать то же самое. А душа моя, в самом деле, какая-то перелетная. Еще в детстве, когда я мальчонкой бегал над Сулой, все куда-то меня несло, хотелось чего-то необычного, неведомого, сказочного. Грусть несказанная наполняла душу. Мне казалось, будто я что-то потерял, утратил, будто должен встретить друзей, о которых давным-давно забыл… А Черная Грамота… о том могу тебе рассказать. Доля ее необычна… Мне и покойному Банде поведал о ней один пленный турок, живший на Сечи. Турок тот не простой, грамотный человек. Бывал он и в египетской земле, и в Ерусалиме, и в городе Искандер-паши, или Александрия по-нашему. Был когда-то такой воевода, славный отаман. И рассказал нам турок древнюю бывальщину…
— Эге, брат Огневик! Погоди! — отозвался казак Семен, приложив ухо к земле. — Не орда ли?
— Она! — подтвердил Огневик, замерев на какое-то мгновение. — Седлайте коней, хлопцы! Уходим к днепровской яруге. Там ногаи не заметят. А мы — плавом через Днепр…
Но не довелось казакам незаметно уйти. Пока седлали коней, пока скакали к спасительному оврагу, — кольцо татарское замкнулось и пришлось запорожцам принимать неравный бой.
— Что ж, — спокойно сказал Огневик, сдерживая горячего коня. — Наверное, пора нам, брат Семен, своею кровью землю родную окропить.
— А пора? Мне давно пора, — сурово молвил Семен, готовя пистоли. — Вот Ивана-джуру жаль! Молодой еще, не нажился!
— Ивана попробуем спасти, — отозвался Огневик, бдительно всматриваясь в строй крымчаков, неумолимо приближавшийся к ним. — Кроме того, Черную Грамоту следовало бы сечевикам передать. Не хочется мне, чтобы она снова в чужие земли ушла. Ее место здесь, на украинской земле. Гей, джура, прошу тебя, как отец, бери Черную Грамоту, спрячь хорошенько, скачи между нами. Мы врежемся между татарами. Семен — правее, я — налево. А ты — не останавливайся, спеши к Днепру.
Ну а там — бог поможет. Найди на Сечи казака Грицька-характерника, ему Черную Грамоту передашь…
