Я размышлял не больше минуты и пришел к выводу: исполин относится ко мне точно так, как я обычно относился к другим. Ведь я для него был другой.
«Выходит, — подумал я, — что к нам в конечном счете относятся так, как мы относимся к другим? Да, но, конечно, не всегда».
Все это так, но сейчас-то я имел дело не просто с выводом, от которого можно отмахнуться, а с отразившейся, отлетевшей от меня моей сутью, которая была воплощена в огромную массу и обладала колоссальной силой…
Что теперь — уйти, убежать от своего самодействующего отражения? Нет, конечно, теперь на произвол Кобальского свою копию я оставить не мог. Да, я боялся: колосс мог натворить бед.
Озадачивал он меня и своими физическими качествами. Я не хуже многих других, знающих физику и биологию, понимал, что при таком увеличении объема и массы моя копия должна просто-напросто раздавить себя — или рассыпаться, или расползтись. Его ноги, казалось, не должны были выдержать вес всего его тела… Но этого не происходило. Очевидно, физико-биологически его тело обладало особыми свойствами. И невиданную упругость, прочность его тела изначально обеспечивал сам способ создания — именно при помощи масс-голографической установки. Исполин был легок на ходу, хотя, когда шел, оставлял заметно вдавленные в землю, все о нем, казалось, говорившие следы. Речь его была медленной, рокочущей, голос самого низкого регистра — понятно, органы его речи не могли издавать колебания с такой же частотой, как и обыкновенный человек. Наши слова он воспринимал почти как писк. Да и сила звука нашего голоса была для него почти на пороге слышимости. Поэтому-то и пользовался Кобальский своим рупором. Хотя все, что он хотел сказать исполину, он мог сказать прямо мне, и тот все бы знал. Но Кобальский всячески форсировал самостоятельность моего двойника…
Не помню, как оказался я в толстостенной картонной коробке перед ветровым стеклом. Через минуту рядом со мной был и Кобальский.
Исполин сел в свой циклопический автомобиль. Завел мотор. Под нами все задрожало. Огромная машина тронулась с места и покатила. Мы с Кобальским стояли в коробке перед самым ветровым стеклом. Крепко ухватившись руками за борт, всматривались в быстро, очень быстро убегавшую под невероятный автомобиль пустыню.
С правой стороны, где находилась наша коробка, окно было закрыто. Но при такой скорости машины встречные воздушные потоки где-то находили, и немалые, щели — в них гудело и свистело, заглушая стук мотора. А еще сильнее, почти невыносимо для нашего слуха, брякала и звенела какая-то «железка» внизу под ногами водителя. Хоть уши от всего затыкай. Я оглянулся — за машиной все позади закрывала пыльная вихревая завеса.
Исполин зорко вглядывался в открывавшееся перед нами бездорожье раскаленной пустыни. Иногда притормаживал или слегка сворачивал и гнал дальше. Был осторожен. И я скоро перестал опасаться, что нашим воздушным вихрем разнесет какую-нибудь отару.
Руководствуясь картой, исполин водитель вел свою машину по самым безлюдным местам — к пустынному восточному берегу Каспийского моря. Скоро двигатель циклопического автомобиля забарахлил, и исполин битых несколько часов ремонтировал его.
Перед вечером, миновав северные границы залива Кара-Богаз-Гол, наконец оказались на безлюдном берегу моря.
Прошло не меньше часа, прежде чем мы, разъезжая на огромном автомобиле по равнинному побережью, нашли то место, где несколько дней назад у Кобальского произошла досадная осечка.
С его слов мне стало известно, что недавно несколько «энтузиастов науки» (в их числе и Кобальский) при сложных и странных обстоятельствах с довольно-таки большой высоты уронили в море какой-то ледяной телескоп. И вот теперь этот таинственный инструмент лежал где-то на дне, километрах в десяти от берега, и его необходимо было срочно достать.
Наш гигантский автомобиль развернулся и остановился в двухстах метрах от берега.
Исполин заглушил мотор. Мы с Кобальским выбрались из коробки, спрыгнули на аккуратно подставленную ладонь моего двойника. Он открыл дверцу и вылез из машины. Когда мы с его опущенной ладони сошли на землю, то увидели, как прочь от нас по берегу изо всех сил бегут два человека. Легко себе представить их состояние, когда они увидели чудовищно большой, разъезжающий по берегу автомобиль, а потом еще и его владельца. Успокаивать их, объяснять им, конечно, ничего не следовало: они и так слишком были потрясены увиденным. Долго еще другим, неплотным зрением моего двойника я с высоты видел, как двое бежали по берегу, а потом повернули прочь от моря, в пустынные пространства.
Кобальский сразу же потребовал, чтоб исполин из своего автомобиля извлек тележку, в которой стоял футляр с масс-голографической установкой. Тот осторожно достал тележку и поставил ее недалеко от воды.
Мы тоже подошли поближе к воде. Исполин, чтоб, как и мы, отдохнуть после утомительной дороги, прилег на берегу, и Кобальский ему, а не мне принялся все объяснять, давать указания и советы. Мой двойник внимательно слушал инструкции и в знак понимания и согласия кивал головой.
Несмотря на мое резко отрицательное отношение к новым шагам Кобальского (потому что он скрывал от меня суть своего замысла), мой огромный близнец собирался принять самое активное участие в извлечении телескопа со дна моря. Меня удивляло его слишком уж независимое поведение: в своих намерениях и поступках он руководствовался прежде всего своими личными соображениями!.. Да, он был другим, не тем же самым, чем был я. Он был огромным и сильным и мог сделать то, чего никогда не смог бы сделать я. Он телескоп со дна моря достать мог, а я нет. И это внешнего порядка различие делало различными и мотивы нашего поведения. Но главное было в другом.
Он меня удивлял, ставил в тупик своим поведением до тех пор, пока я вдруг не понял, в чем суть нашего с ним различия.
Мне вдруг стало ясно: в нем остался прежний я! В нем неизменно оставался тот я, который был еще сегодня утром, вчера, позавчера… Он был копией с того прежнего меня, перед которым великан еще не появился и когда во мне еще не могло возникнуть чувство ответственности за его поступки.
Я не спеша шел по отлогому берегу. Находясь уже в километре от них, я слухом двойника все еще воспринимал голос Кобальского, слышал каждое слово его инструкций и советов. Его голос раздражал меня, и, чтоб заглушить эти неприятно звучавшие слова, я стал насвистывать.
— Послушай, Максим, — через некоторое время сказал мне двойник. — Ты бы хоть свистеть перестал. Ты мешаешь мне слушать объяснения. Мне ведь надо знать, где и как доставать телескоп.
