Зато главным событием сегодняшней ночи был бортинженер. Я вчера так много о нём думала, что увидела его во сне. Лицо у него очень красивое, но сумрачное. Было в нём что-то демоническое. В натуре волосы у немца тёмные, а во сне они были абсолютно чёрными, без всякого отлива. Помню, что я его почему-то очень боялась и старалась не оставаться с ним наедине, а от неизменно шёл за мной, куда бы я ни пыталась скрыться. Как всегда бывает во сне, я пряталась, но мой демон всюду меня находил. Наконец, он настиг меня в рубке, и я не могла увернуться от его рук, которые тянулись меня задушить, как в романе старинной писательницы Уайт "Для спящих — ночь, для стражи — день". Я где-то читала, что люди делятся на убийц и жертв, только днём сознание контролирует их поступки, а ночью сознание спит и угнетаемое подсознание получает возможность дать проявиться сущности человека. Ночью во сне люди убивают, терзают, насилуют или пытаются убежать от убийц, садистов и насильников. Может, если планетка действительно влияет на разум человека, то именно тем, что высвобождает подсознание? Впрочем, я рассуждаю не просто как дилетант, а как любитель чтения, знающий о таких проблемах лишь из художественных книг, так что лучше не выказывать своё мнение вслух, а оставить его на страницах дневника. Уж наверное, учёные специалисты лучше, чем я, разберутся в ситуации. Лично я не знаю ни одного человека, которому бы снилось, что он за кем-то гонится и хочет убить. Все мои знакомые видят в кошмарах, что это именно они убегают, прячутся и всё равно их настигают. Может, не все откровенны и кое-кому стыдно признаться, что он кого-то убил во сне? Интересно, если кому-нибудь приснится очень ярко, что он убил человека, что у его ног в крови лежит ещё тёплое тело, может ли эта отчётливая картина навсегда привить ему ужас и отвращение к убийству не только наяву, но даже во сне?
Однако, я отвлеклась, а начала с того, что во сне за мной гнался немец с лицом либо мистера Джаспера либо, что более вероятно, мистера Хитклифа, нагнал и протянул руки, чтобы задушить. Тут уж я, как человек умный, содрогнулась от ужаса и, не дожидаясь печальной развязки, проснулась. Думаю, не стоит упоминать, что сердце у меня сильно билось, словно я, и впрямь, едва избежала гибели. Тут весьма кстати раздался автоматический сигнал побудки, и мне не пришлось принуждать себя вставать.
В рубке до меня дежурит первый штурман. Командир и бортинженер тоже уже были там. Я не заметила, чтобы при моём появлении мистер Уэнрайт посмотрел на часы, как это сделал мистер Форстер, но вполне возможно, что он заранее проверил время. Мы поздоровались, командир разрешил мистеру Гюнтеру идти, я обошла приборы, посмотрела на обезьянку так, чтобы это не было заметно, и занялась расчётами, а мистер Уэнрайт унёс графин и принёс его со свежей водой. Когда все ушли, мне пришлось поправлять нарушенную гармонию между обезьянкой и лианой и поворачивать графин нужным образом.
Жизнь текла своим чередом. Бортинженер обходил свои владения, я считала, первый штурман тоже что-то считал, командир занимался своими обязанностями. Вновь царство молчания и неподвижных лиц. В отличие от человеческих лиц мордочка фарфоровой обезьянки была сама выразительность.
Бортинженера я увидела лишь перед обедом, когда он вошёл в рубку и медленно, словно не случайно, а по точному расчёту, повернулся ко мне лицом. Это был незабываемый момент ожидания скорой разгадки тайны, но, как обычно бывает, ожидание оказалось значительнее самой тайны: внешность у мистера Гюнтера была самой прозаической. Если бы ему подклеить усики и сделать соответствующую причёску, то из известных исторических лиц его можно было бы сравнить разве что с располневшим Гитлером, но, конечно, чисто внешне. Я была настолько ошеломлена плачевным итогом своих фантастических предвидений будущего, что, по-моему, только слепой мог не заметить моего вытянутого лица, отражавшего всю степень разочарования. К счастью, к слепым можно было отнести и моё начальство. Мистер Форстер с непроницаемым видом велел бортинженеру занять свой пост, а холодный англичанин и вовсе отвернулся, удостоив немца слабым кивком.
Моё положение было не из приятных. Лучше было бы мистеру Гюнтеру оставаться таинственным призраком, чем вот так, без подготовки, лишить человека почвы под ногами, а значит, и дара речи. К счастью, изобразить радушную улыбку я смогла, а после первого шага не так уж трудно сделать второй.
— Мы с вами ещё не познакомились, мистер Гюнтер, — сказала я, сознавая, как глупо говорить это на второй день совместной работы, но в этой экспедиции всё было или глупым или страшным.
Дурацкий немец едва удостоил меня кратким ответом типа стандартного "очень приятно" и, переполненный исполнительности, устремился к приборам. Что ж, если к концу полёта у меня выработается манера придавать своему лицу кислое выражение, то в этом будут повинны мои спутники. К счастью, обезьянка не была подвержена плохому настроению и встретила мой взгляд с полным пониманием. Если бы и на её фарфоровой мордочке я уловила признак высокомерия или бесчеловечного усердия, жить стало бы очень трудно.
В столовой всё было так же, как и вчера, только учёные стали поживее и удостаивали друг друга краткими и поучительными беседами. Например, чёрная статуэтка Салли Хаббард, грациозно повернувшись к своему соседу, попросила передать ей соль, а вежливый японец поделился с ближайшим окружением мнением, что суп очень вкусный. Я уважаю чужое мнение, но ведь каждый волен иметь и своё собственное, даже если он держит его при себе. Я сочла, что в супе-харчо перец — излишняя роскошь. А вот Май Нгуен имела собственное мнение, отличное от моего и японского. Она его не высказывала вслух, но я догадалась о нём по её поступку, потому что она крепко поперчила свой суп сначала чёрным перцем, а затем красным. Да, недаром говорят, что о вкусах не спорят. Тома Рок с живостью оглядел моих конвоиров и пронзил меня весёлым взглядом, вселившим в меня бодрость от сознания, что не весь свет погрузился в унылое своей демонстративной добросовестностью исполнение служебного долга. Я очень уважаю людей дела, но нельзя ведь при этом превратить себя в роботов и потерять способность улыбаться.
Помня вчерашний запрет мистера Уэнрайта общаться с пассажирами, я молчала, но смотреть и слушать мне никто не мог запретить. Учёные уже оттаивали понемногу, несмотря на присутствие командира, а потом, когда их сплотят подготовительные обсуждения их будущей работы, они и вовсе перестанут замечать сурового англичанина. А из отрывков их будущих бесед я узнаю подробности о происшествиях с «Мегаполисом» и «Молнией» и уловлю общий смысл их предположений.
