"Мне не удалось его изучить", сказала Мойя. "Он начал ненавидеть клетку и нападать на любого, кого не знал. Он вечно прятался от нас, и мы не могли его найти, пока не проходило время тестов. Он стал трудным. Я хотела оставить его для изучения, но группа решила, что он опасен."
"Сколько ему лет?", спросила Дженни.
"Около двух."
Дженни кивнула. Потом выпрямила плечи перед тем, как задать трудный вопрос, такой, который может показаться глупым. "Вам не кажется, что он думает как человек? Я имею в виду, что у него улучшенный мозг, и что вы создали его похожим на личность?"
"Я это и говорю. Прячется. Раздражительный. Не знает границы. Мне все это напоминает вышедшего из-под контроля ребенка. Но другие не желают об этом слушать." Мойя пальцем провела по стволу оружия. "Представьте только. Если это верно, если у Седрика действительно развился человеческий мозг, то что же мы делали с ним? Мы именно так гнусны, как говорят о нас пролайферы. Мы даже хуже, чем нас представляют уроды из НЭОП. Мы - настоящие монстры."
Дженни не отвечала. Профессия танцовщицы всегда казалась до предела сухой. Элегантных решений без этических предрассудков не бывает даже при сборе пожертвований. Она не знала бы, что делать, если б ей сказали, что от ее работы выиграют миллионы людей, но чтобы сделать ее, она должна нанести непоправимый вред пятидесяти невинным.
"Вам не кажется, что Седрик может понимать человеческую речь?", спросила Дженни.
Мойя перестала трогать ствол. "Да, но он никогда не сможет ответить вам, по крайней мере по-английски. Его рот для этого не приспособлен."
"Но он научился понимать."
"Вероятно", сказала Мойя. "У котов словарь из двадцати одного звука и, похоже, имеется небольшой язык. Если мы случайно немного это улучшили, он, наверное, хорошо способен с вами общаться."
Эти слова некоторое время висели между ними в воздухе. Потом Дженни сказала: "У вас есть идеи - что могло бы вызвать такие ночные страхи?"
"Только предположение", ответила Мойя. "Мы обострили его память. Вы и я, мы запоминаем только некоторые события, а он, наверное, помнит буквально все, что с ним происходило. Каждое мгновение каждого дня."
"Но чего же он так пугается?", спросила Дженни.
Мойя уставилась на нее. "Наверное, очень страшно, когда ничего не можешь забыть, правда?"
Дженни задохнулась. Она-то знала, на что это похоже. Если б она могла бы забыть несчастный случай, она забыла бы. Если б она могла забыть, как выглядел Дар на тротуаре, переломанный и раздавленный, она забыла бы. Она помнила б о нем другие вещи, просто не так сильно, как этот последний момент.
Так ли работает мысль Седрика? Всегда ли болезненное сильнее, чем приятное? Или у него было так мало приятного в жизни, что он даже не понимает, что это такое?
Мойя взяла пистолет в руки и начала вертеть. "Знаете, что первоначально значило слово химера?"
"Нет", ответила Дженни.
"В греческой мифологии это дышащее огнем чудовище с головой льва, телом козла и хвостом змеи. Вероятно, поэтому первые биоинженеры стали так называть животных, с которыми мы экспериментируем. Когда я стала работать с химерами на втором году обучения в Орегонском государственном, я спросила у компьютера, что это значит." Она сделала паузу и встретила взгляд Дженни. "Он дал определение: гротескный монстр."
Дженни ждала. Она не понимала, как это связано с ночными страхами Седрика.
"Гротескный монстр." Мойя покачала головой. "Иногда я гляжу на Седрика и других животных, с которыми работала, и удивляюсь, кто же из нас настоящий монстр. Я думаю о некоторых вещах, которые сделала - и продолжаю делать - и понимаю, что не хотела бы знать правдивый ответ на этот вопрос."
"Анна считает, что мне не надо держать его. Она думает, что мне вообще не следовало его забирать."
"Анна - женщина с добрым сердцем, которая видела множество боли и смерти." Мойя отодвинулась вместе со стулом. Стул сильно заскрипел на бетонном полу. "Она пытается лечить людей и химер. Но не понимает, что такое настоящий ущерб. Возьмем вас, к примеру. Ваши знаменитые ноги остались такими же, как и были, несмотря на переломы, причиненные автомобилем."
Дженни сидела очень тихо. Ноги заныли при упоминании. Она стиснула руки, уронив их по бокам.
"Но это не те ноги, что были у вас прежде. Ущерба не остается, но ваши ноги изменились. Они могут быть генетически похожими, их даже могут вырастить из вашей же ДНК, но это не те ноги, с которыми вы родились и никогда такими снова не будут. Все ваши упражнения, вся тренировка мускулов, все пропало. Ваши ноги другие и вы ничего не можете с этим поделать."
Мойя взглянула на стиснутые кулаки Дженни, потом посмотрела ей в глаза. Дженни застыла на своем стуле, словно Седрик, когда она включает свет и убирает тьму.
"Излечение - это не процесс возвращения вещей к первоначальному состоянию. Это принятие вещей такими, какие они теперь." Мойя смущенно улыбнулась. "Иногда мне кажется, это самая большая проблема, которую мы создали своей работой. Мы создали ожидание, что все останется по-старому. Но так не будет никогда. Безразлично, как мы этого желаем. Так не будет никогда."
x x x
Выходя из кафе, Дженни чувствовала онемение, оглядываясь во все стороны, как сказала ей Мойя. Мойу тревожили снайперы; очевидно, атаки снайперов на ученых, занимающихся химерами, стали такими обычными, что о них больше не сообщали.
Но никто не стрелял в Дженни и она прошла полквартала, пока поняла, что уходит от собственной машины. Она не думала. Мозг был чем-то занят. Словно какая-то ее часть была отрезана от целого. Она узнала это ощущение: так она чувствовала себя первые месяцы после несчастья.
Когда она наконец-то забралась в машину, то включила режим автоматического выбора дороги домой. Машина повезла ее по переулкам, вдоль реки и через знаменитые мосты Портленда. Грудь стискивало все больше, по мере того как пейзаж становился более знакомым. Пейзажем ее снов.
Она приказала машине остановиться на Бернсайде. Там она выбралась.
Ноги подкашивались. Ее одновременно поташнивало и у нее кружилась голова. Но она шла вперед. За углом была любимая игровая площадка Дара, на котором когда-то стояла пивная. Небо было серее обычного, каким было в тот самый день.
Она остановилась на перекрестке, глядя на пустую улицу. В памяти она вовсе не была пустой. Машина - голубая с золотом, без водителя - вынырнула из-за угла, подпрыгнув на обочине, и продолжала мчаться. Одна ее нога уже была на мостовой. Дар тащил ее через дорогу.
Машина сбила обоих и она полетела - над всем миром, прожектор остановлен на ней, мир следит - как всегда было в прыжках на сцене. Только на сцене кто-то обязательно подхватывал ее. Кто-то подхватывал, и поддерживал, и вращал ее, пока она изгибала спину, стоя на пуантах.
