Не похоже, чтобы у кого-нибудь было менее твердое понимание о природе Алмазной Отмели, чем у меня, но я адаптировался быстро, научился всему, и скоро хорошо познакомился с теорией, поддерживаемой большинством людей моего блока, которая гласила, что эта тюрьма является высшим выражением пеницитарной системы, некоей мутацией, эволюционным скачком вперед, как в терминах самой системы, так и всей культуры, которая, как они считали, смоделирована по ней. Они не заявляли, что понимают, как произошла эта мутация, но в целом верили, что некое загадочное совпадение событий (наподобие систематических ошибок в переписке, алхимии небрежно составленных документов и глупой бюрократии), законов природы и космической цели позволило установить и поддерживать независимость тюрьмы от пеницетарной системы, либо — как говорили истинные верующие — некто, действующий с помощью тонких манипуляций, контролирует обе системы, да и само Большое общество, чей хребет эта система формирует. Хотя это и противоречило подходу Ристелли, его не так легко было отвергнуть ныне, когда я сам увидел Алмазную Отмель. Отсутствие охранников или любой другой традиционной власти; своеобразные манеры заключенных; комфортабельные постели, приличная еда и бесплатный магазин; переправа через реку вместо рутины официального процесса; человек одетый охранником, которого все видят, но никто не знает; быстрое обесцвечивание всех татуировок; беспокойный плач на рассвете и последующее бормотание, феномен повторявшийся каждое-каждое утро — кто может нести ответственность за все это, как не какое-то загадочное агентство? Со своей стороны, я думал, что эта теория является фантазией, и предпочитал другую, менее популярную- что мы подвергаемся экспериментальным формам промывания мозгов, и что наши смотрители прячутся среди нас. Когда бы не обсуждались эти теории, а дискутировались они часто, Ричард Кози, который изучал политические науки в университете Дюка до того, как выбрал карьеру насильственных преступлений, и который писал историю тюрьмы, объявлял, что хотя у него имеются собственные мысли, ответ на эти очевидно неразрешимые противопоставления принадлежит Совету, но пока что их отклик на его исследования, касающееся существа вопроса, совершенно неадекватный.
Совет состоял из четырех заключенных в возрасте от не менее шестидесяти до более семидесяти лет. Холмс, Эшфорд, Черни и ЛеГари. Они встречались ежедневно во дворе, чтобы, как говорили, решить важные вопросы, касающиеся нашей жизни — если вы примете во внимание, что Алмазная Отмель была чистейшим выражением тюремной вселенной, несократимым далее дистиллятом существа человеческого существования — то и жизней всех на планете. Чтобы достичь двора, необходимо было пройти насквозь старое крыло тюрьмы, видневшееся за восьмым пролетом лестницы, и хотя в начале мне не нравился переход, тревоживший меня мрачной атмосферой девятнадцатого века своих древних камер с их дверными замками, коваными вручную решетками и массой разрушающегося камня, в который они были вделаны, я постепенно привык к виду, и стал смотреть на старые секции тюрьмы, как на места невообразимого потенциала — ведь там, кроме всего прочего, я стану жить когда-нибудь, если останусь в Алмазной Отмели. Как я уже говорил, тюрьма оседлала горную гряду — вершина хребта проходила как раз посередине двора. Большинство населения собиралось ближе к стенам или сидело на склонах, которые истерлись до кости от бесчисленных подошв, но члены Совета встречались среди травы и кустарника, которые густо росли на вершине хребта, этой узкой полоски растительности, придающей огороженному пространству вид скальпа некоего гиганта, выпирающего из земли, чьи зеленые волосы подстрижены во взъерошенном стиле мохоук. Возвышаясь за западной стеной, виднелись несколько железных балок, свидетельства строительства нового крыла. Новое крыло часто всплывало в разговорах, как панацея от любых проблем, существовавших в нашем относительно беспроблемном окружении — оно казалось символом веры, что тюремная жизнь после этого улучшится. И это снова поразило меня как фикция, распространяемая кем-то, кто манипулирует нашими судьбами.
Как-то ближе к вечеру спустя четыре месяца после моего прибытия, я, Кози — к которому я успешно выработал нейтральное отношение — и Терри Бербик, приземистый, коренастый грабитель банков с внешностью гнома, его вьющиеся черные волосы и борода пробивались сквозь седину, сидели возле восточной стены во дворе, обсуждая новоприбывшего в наш блок Харри Коланджело: им оказался тот самый лысый, с которым я повздорил в день моего появления в тюрьме. Его вороватые повадки и невнятные вспышки словоизвержения произвели плохое впечатление, и Бербик придерживался мнения, что перемещение Коланджело в блок было преждевременным.
«Что-то смутило парня. Захватило в критический момент его периода приспособления, и он так никогда и не оправился.» Бербик взглянул на меня. «Может, та закавыка с тобой это сделала.»
«Да это была мелочь.»
«Я не знаю. По тому, как он на тебя смотрит, кажется, что ты у него заноза в заднице. Может, поэтому он перебрался на восьмой — чтобы легче добраться до тебя.»
«Я видел такое прежде», сказал Кози. «Что-то такое раньше произойдет, что расхуячит инстинкты мужика, а потом видишь, что он действует совсем как ненормальный. И приходится переводить его отсюда.»
Я не был уверен, что перевод из Алмазной Отмели был такой уж безрадостной перспективой, как о ней думали Кози и Бербик, но не видел нужды в споре.
«Вон он, козел.» Кози показал на склон слева, где Коланджело по-крабьи двигался по хребту, его розовый скальп светился под заходящим солнцем, глаза были устремлены на нас. «Думаю, Терри попал в точку. Мужик просто нацелен на тебя.»
«Да ради бога.» Я перевел внимание на четырех стариков, которые по сути дела правили миром. Ковыляют на своей высоте, ветер треплет редкие волосы, подымая их дикими космами. За ними горели золотом вершины балок, словно железные свечи, тронутые священным огнем. Несколько молодых людей стояли радом с четверкой. Когда я спросил, кто они, Бербик ответил, что они говорят за Совет.
«Что?», спросил я. «Хозяева вселенной не могут говорить сами за себя?»
Бербик перекатился на ноги, резко отряхивая задницу, явно раздраженный. «Хочешь узнать про Совет, так просто смотри.»
Я поглядел на него с изумлением.
«Ты действуешь, словно что-то знаешь», сказал он, «но знаешь не так много, как мы. И мы не знаем будущего.»
«Да ладно», сказал я, «забудь.»
«Ничего плохого не случиться. Мы пойдем с тобой.» Он взглянул на Кози. «Верно?»
