— Принц Фригии, — произнесла она формальное приветствие, слегка отступая в сторону.
Я остался, где был.
— Принцесса Трои, — ответил я.
— Сын Мигдона. — Голос ее стал мягче.
— Дочь Приама.
— Короэбус.
— Здравствуй, Кассандра, — сказал я.
Она потянулась вперед, взяла меня за запястье и втащила в комнату. Потом заперла дверь.
— Помоги мне, — сказала она.
— Чем?
— Мы все в ужасной опасности. — Глаза ее полнились слезами.
— Касси… греки ушли. Я сам видел, как их корабли уплывают прочь.
— О, ты тоже, — нетерпеливо сказала она. — Конечно, мое проклятие основательно. — Она отвернулась, раздраженно проведя рукой по волосам.
Пожав плечами, я спросил:
— Но что-то я все-таки могу сделать?
— Сожги большую Лошадь! Немедленно! — Глаза ее были безумны.
— Но… но ведь Лошадь посвящена богине! Конечно, нет! — Я был просто шокирован.
— Тогда я сделаю это сама!
— Ты не сможешь! Толпа разорвет тебя на части! Большая Лошадь означает победу. Мир! — Я просто не мог поверить, что она ведет себя так глупо.
Она посмотрела на меня. Пристально. Напряженно. Потом просто покачала головой, плача, не в силах ничего сказать.
— Касси, — сказал я, протягивая руку.
И она просто шагнула ко мне и уткнулась лицом в шею. Она так всхлипывала, что все слова прерывались.
— У меня в голове все уже произошло. Я не могу ничего изменить. Конечно. Не могу.
Я обнимал ее, пока она не стала поспокойнее. Быть так близко к ней было хорошо. Потом она подошла ко окну, взяла со столика тонкий платок, вытерла лицо и вздохнула.
— Коро, пожалуйста. Давай поговорим. Я так полна страхом. Ты можешь меня отвлечь. Садись.
Я осмотрелся и двинулся к трехногому табурету, который для меня был низковат, но больше сесть было негде, не считая постели. Колени торчали выше локтей. Кассандра сделала то храброе лицо, которое делают женщины, когда дела идут не так, как им хочется. Она уселась на подоконнике.
— Ты помнишь, когда мы встретились впервые? — спросила она притворно веселым голосом.
Я не хотел, чтобы она знала, как в течении лет я все больше и больше думал об этим моменте, мысли росли во мне крепкие, словно корни здорового дерева.
— По-моему, во дворце моего отца, — ответил я обычным голосом.
Кассандра кивнула, сверкнув улыбкой.
— После этого я часто думала о тебе. Но потом… Аполлон…
Я пожал плечами и уставился в собственные колени.
— Тогда я поняла, что мы не можем пожениться. Хотя, как ты думаешь, мы подошли бы друг другу?
— Думаю, да, — ответил я. Голос у меня был не столь сильным, как надо бы. Я чувствовал растущее смущение. Выпитое ранее вино возымело свое действие, я сидел молча, мне становилось жарко, меня развозило. «Почему же мы не можем пожениться?» — удивился я.
— Коро, — сказал она, словно только что что-то придумала.
Я понял на нее глаза.
— Да, Касси?
— Перед тем, как пойти на муки… Перед тем, как мной воспользуются те, кого я не хочу… — Сейчас у нее было по-настоящему странное выражение лица, такая тоска, которой я прежде никогда не видел. — Я хочу знать, как это могло бы быть.
— Что это, Касси? — спросил я. Но я уже знал. Я просто чувствовал.
Она встала, подошла ко мне и мягко положила ладони на мои волосы.
Да.
* * *
— Ты не должен петь о троянцах, — сказал Келевтетис. Он был так раздражен, что говорил почти шепотом. — Герои — это греки. Греки — это мы. Какой язык исходит из наших уст? Как ты можешь петь о варварах?
Гомер хмурился в ночном воздухе.
— Что заставляет тебя думать о них? — не успокаивался учитель.
— Тихо, вы двое! — прошипел в темноте кормчий.
Начиная с полудня на западном побережье Лесбоса судно пряталось от пиратов. Семья Гомера устрашенной группкой располагалась рядом, но он почему-то не боялся. Он только что обрел будущее, и морская лоханка, полная пиратов, не могла сотрясти его уверенности в себе. Келевтетис не выказывал страха по противоположной причине — его будущее в любом случае уже почти улетучилось.
Гомер закрыл глаза, словно погружаясь в сон. После посещения развалин Трои его уже несколько ночей донимали услышанные там голоса.
Вой троянок.
— Я хочу петь не просто о троянцах, а об обеих сторонах. Даже в твоей песне об Ахиллесе, — прошептал Гомер, — ты говоришь, как Ахиллес делит трапезу с Приамом, когда тот приходит заплатить выкуп за тело Гектора.
— Да, — нетерпеливо возразил Келевтетис, — но…
— Троянцы были могучими, отбиваясь от греков десять лет. Это стоящий противник.
— Окей. А ты из смышленой породы, Гомер.
— Мне больше нечем заниматься, кроме как думать.
— Это верно, — сказала где-то рядом в темноте мать пугающе громким голосом.
— Ш-ш-ш! — прошипел кормчий.
Некоторое время они помалкивали. Всюду вокруг чувствовались теплые люди. Гомер слышал поскрипывание досок, вода лизала борта судна, которое удерживалось на месте якорным камнем. Он слышал ветер в кронах деревьев и далекие голоса людей с Лесбоса, доносящиеся через узкую полоску воды. Он слышал мягкое сонное дыхание сестер и братьев, тихое бормотание матросов.
Гомеру несколько мгновений снился сон, хотя он лежал, бодрствуя. Казалось, сон сочится в него прямо с прохладного неба.
— Учитель, — уважительно сказал Гомер, пытаясь смягчить раздражение Келевтетиса. — Я хочу петь о людях, совершающих деяния, а не просто о самих деяниях.
Келевтетис не ответил, словно ожидая продолжения.
— Представь Гектора, — попробовал начать Гомер. — Гектор… — Гомер попробовал поискать пригодный эпитет для величайшего из троянских героев. Надо что-то доблестное. Что-то пригодное на все времена, счастливые или печальные. — Гектор — коней укротитель. Он только что вернулся после сражения, где битва сложилась не в их пользу. Солдаты-троянцы, это же не настоящие солдаты, они находятся дома, они защищают свой родной город. Их жены и дети живут здесь же. Когда они возвращаются с битвы, женщины толпятся вокруг Гектора, ожидая новостей о своих мужьях и сыновьях, но он так жалеет женщин, что говорит им только, чтобы они молились. Потом Гектор идет искать свою жену. Кроткой Андромахи нет дома, она на стенах цитадели над воротами, потому что услышала, что дела пошли плохо. Он спешит назад по улицам, чтобы разыскать ее. Она видит его первой и бежит навстречу с их маленьким ребенком в руках. Гектор улыбается, когда видит ее, но ей все так надоело, что она его бранит: «Зачем тебе надо ходить в бой самому? Ты хочешь оставить меня вдовой, а собственного сына сиротой? Ты, вообще, любишь ли нас?» Гектор отвечает, что сражаться это его долг, особенно когда он представит, что она может закончить свою жизнь в рабстве. И если ему суждено умереть, сражаясь, чтобы это предотвратить, то он умрет сражаясь. «Люди будут показывать на тебя, как на жену Гектора, храбрейшего в битве за Трою. «Он до самой смерти защищал свою жену от рабства», — будут говорить они». Когда Гектор говорит ей все это, она понимает, что ей надо это принять. И она улыбается сквозь слезы. А Гектор, коней укротитель, берет у нее маленького Астианакса, чтобы сжать его в объятиях. Но маленький сын пугается, потому что на Гекторе его ужасный боевой шлем. Он роняет игрушечную лошадку на колесиках и громко кричит от страха. Гектор смеется. Он поднимает ребенка на руках и говори: «Однажды люди скажут, что он еще храбрее и сильнее, чем был его отец!» Потом Гектор говорит Андромахе, чтобы она возвращалась к своему ткацкому станку и к своим обязанностям, чтобы работала усердно и предоставляла воевать мужам, ибо это их долг…
