Ознакомительная версия.
Глава 9
НАЧАЛОСЬ...
Лифт вниз не поднимает...
Табличка на лифте
В момент резкой остановки Валерка в страхе крепко зажмурил глаза. И оказался в темноте. Звука открывающейся двери не последовало. Тогда он осторожно приоткрыл один глаз... Ничего не изменилось. Темнота была кромешной. Судя по всему, лифт застрял между этажами. - Влип! - подумал Валерка. - Уж лучше бы с Юркой остался, вдвоем не так страшно... И вдруг почувствовал, что он в кабине не один. Рядом, где только что ничего еще не было, что-то появилось. - Батюшки-светы! - подумалось Валерке, Бог вест откуда взявшимся старинным оборотом, который ни в какое другое время ни за что не пришел бы в голову. Даже под угрозой двойки по литературе. Валерка по природе своей был технарем и к изящной словестности относился как к неизбежному злу. Тем не менее, теперь ему подумалось именно так. И на этом застопорилось. Никакие другие мысли в голову не приходили. И тут это "что-то" вздохнуло в темноте. У Валерки сами собой застучали зубы. Очевидно, от встряски мысли вновь забарабанили в голове и замелькали одна за другой. - А может, они не только на Юрку влияют? - первая. - Неужели и за меня взялись? - вторая. Потом недоуменная: - Чего я им такого сделал? И уж совсем несуразная: - Вот как дам сейчас по зубам! И сразу же трезвая: - Какие у петуха зубы?.. И последняя: - А вдруг это не петух, а бабка? - Бабка Мотря петуха в лесу прогуливает! - донесся из темноты голос, до ужаса похожий на Юркин. - Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало... - Юрка, ты? - со слабой надеждой спросил Валерка. Но темнота на этот раз не отозвалась. Там происходило что-то непонятное: скрипело, щелкало и полязгивало. Потом темнота вспыхнула ярким сиянием, и лифт как-то вразвалку отправился вниз. Дверь широко раскрылась, и Валерка вывалился наружу. Лифт так и остался с распахнутой настежь дверью. В нем по-прежнему было темно, однако Валерке все же удалось рассмотреть своего спутника. Это несомненно был Юрка. Он стоял в самом углу лифта в странной позе, и голубое мерцающее сияние собралось овалом у него вокруг головы. - Началось! - вслух произнес Валерка. - Недостаточный уровень информации! - не меняя позы вдруг забормотал Юрка. - Накапливаю выходные данные... Логический анализ затруднен. Отсутствием аналогов понятий... - Чего-чего? - не понял Валерка. - Ну ты, Юрка, даешь... - И тут же сообразил, что никакого Юрки в лифте не было и быть не могло. Ведь садился он в него у себя на четырнадцатом в полном одиночестве. А то, что стоит там, в глубине лифта, с сиянием вокруг головы и несет несусветную бредятину, совсем даже не Юрка, а... - Не в свои сани не садись! - между тем вещал "вовсе даже не Юрка". Валерка по стеночке, по стеночке, не спуская глаз со все еще слабо светящегося ореола, стал пробираться к выходу. Лже-Юрка сделал шаг за ним, продолжая вещать: - В чужой монастырь со своим уставом не лезь! - Ладно! - согласился Валерка осипшим голосом, берясь за ручку двери. Распахнуть ее было делом одной секунды. - Не укради! - неслось ему вслед. Но Валерка был уже во дворе. Тут было солнечно и совсем не страшно. Прямо напротив, под аркой, как ни в чем ни бывало, стоял Юрка. - Настоящий! - с облегчением подумал Валерка и бросился к другу. - Дублю предыдущий тезис! - металлическим голосом произнес тот.- Не укради! - Сдаюсь! - сказал Валерка, обессилено опускаясь на скамейку. - Чего от меня надо?!
Глава 10
ЗАКОН БУТЕРБРОДА
У неудачников бутерброд падает маслом вниз
Народная мудрость
Тамара Павловна не обладала чувством юмора. И самым большим недостатком считала наличие его у других. Все, что ей было не по нраву, она называла "шутками". Самым большим шутником, в этой связи, был, по ее разумению, Генкин отец. Когда Тамара Павловна только-только поселилась в Москве и работала дворником по лимиту, жил в порученном ее заботам дворе тихий человек лет тридцати двух - тридцати пяти. И хотя жил он там с самого рождения, но делал это так незаметно, что соседи, казалось, так и не осознали факта его существования. Как так получилось, что новая дворничиха, которую даже управдом, человек резкий и грубый, окрестил "мулаткой", то-есть белой женщиной с черным ртом, спустя несколько дней переселилась в его квартиру, а спустя три месяца на законном основании была вписана в расчетную книжку, никто сказать не мог. Однако факт. И куда потом делся ответственный квартиросъемщик, тоже осталось загадкой. Правда, сделал он это тоже, как и жил, незаметно. Единственным свидетельством его существования остался Генка, который появился на свет месяца через три после того, как все, наконец, заметили, что жилец-то исчез. А Тамара Павловна осталась. Не возвращаться же ей в родной дом. Гори он огнем! Чего она там забыла? Кстати, о доме. Родом Тамара Павловна была из деревни Горелая Тишь, которая издавна славилась своими скандалами. Откуда занесло на эту безрадостную пустошь первых поселенцев, история умалчивает. Достоверно известно лишь одно: были они все из подьячих, которых недаром еще исстари прозвали "крапивное семя". Так что народ в Горелой Тиши подобрался один к одному - все дикий и дремучий, хотя по наследству грамотный и склочный. Никакая власть на них управы найти не могла. В конце концов решили махнуть рукой, пусть, мол, как пауки в банке, друг друга перекусают. Да, видно, просчетец вышел - расколотилась банка. И расползлись ее обитатели кто куда. Ищи-свищи. Может, и вправду, кто помер... Только где в округе скандал позаковыристей да погрязней - держи ухо востро: небось, опять Горелая Тишь из-под земли огоньком полыхнула. У Тамары Павловны в девичестве фамилия была Лешак - самая что ни на есть зловредная фамилия. Почитай, половина Горелой Тиши в Лешаках ходила. Ну, а кто не Лешак, то уж обязательно Подколодный либо Гнус, а уж на самый худой конец - Хмырь. Правда, было дело: как-то уж совсем на болоте приладился жить мужичок, тоже пришлый, по кличке Упырев Тятька, да так и сгинул без потомства на болоте безвестно. А как какая шалость: корова ли в трясину забредет, мужик по пьяному делу в лесу заплутает - все на Упырева Тятьку валят. Уж так повелось. Мол, он безобразит, говорят, больше некому. Хотя было кому, ох, было! Правду сказать, только тем и занимались по будням друг на дружку письма строчили, а по праздникам всем миром писали коллективные, которые неизменно подписывали "группа товарищей". Одним словом, та еще деревенька. Так что хоть в Москву удирай, а от себя не сбежишь. Но, надо отдать должное Томке Лешак, она дала тягу первая. В Москве она широкими шагами прошла путь от рядового дворника до начальника ДЭЗа. Что ж, не она первая, не она последняя. И не туда люди в Москве залетали! Впрочем, и у Тамары Павловны все было впереди. Как она сама говорила: "Еще не вечер!". Тем более, начальник ДЭЗа, хоть и хлебная должность, но сволочная... А тут еще заяц! Все, кто знал Тамару Павловну, предрекли ему бесславный конец в ординарном жарком. Но прошла неделя, другая, а заяц, как ни в чем ни бывало, разгуливал по двору и затевал скандалы по любому поводу. А когда как-то вечером жильцы увидели Тамару Павловну, прогуливающуюся с зайцем на руках, причем она нежно почесывала его за ухом, а он скалил передние зубы и довольно урчал, то при виде этой необъяснимой идиллии даже самые отчаянные пессимисты развели руками. Заяц отвоевал себе место под солнцем, хотя при таком-то солнце, как Тамара Павловна, это казалось невозможным. Ох, неласковое это было солнце! Радиоактивность у него настолько превышала норму, что никакой бы счетчик Гейгера не выдержал, а тут заурядный заяц. Но в том-то и дело, что было в нем что-то родное и близкое, что-то от Горелой Тиши... И впервые за долгие годы жизни в Москве Тамара Павловна почувствовала себя по-настоящему в своей тарелке. В день описываемых событий Тамара Павловна встала с левой ноги. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: она вообще была левша. Но все равно неприятно. Примета пакостная. А надо сказать, Тамара Павловна в приметы верила. И не успела она предпринять всех мер, нейтрализующих последствия неудачного вставания, то есть поплевать три раза через плечо, чертыхнуться и посмотреться в зеркало, как в квартиру ворвался Чингизхан с какой-то банкой в зубах. - Ну ты, деловой! - окликнула его Тамара Павловна, но заяц стрелой внесся в Генкину комнату. - А чтоб ты сдох! - пожелала она и направилась в прихожую, где нос к носу столкнулась с сыном. - Генка, придурок, ты где шляешься? - поинтересовалась она. Привычный Генка на "придурка" не среагировал, а сразу направился в кухню, где принялся методично разгружать холодильник. - Что, язык отсох? - взвизгнула Тамара Павловна, появляясь на пороге кухни. Так же молча Генка высунул язык, чтобы, очевидно, доказать, что мать заблуждается. Язык был мокрый. - Ну, холера ясная! - возмутилась Тамара Павловна. - Он же еще дразнится! Папочкины шутки! Засунь его себе, знаешь куда?! Судя по всему, Генка знал "куда", поэтому повернулся к Тамаре Павловне этим самым местом и продолжил начатое занятие. Выгрузив из холодильника сыр, колбасу, масло, кастрюлю вчерашнего борща, пакет молока, миску с котлетами, два свежих огурца и банку с маринованными, он немного подумал и добавил к этому пачку пельменей и три сосиски. - Ты все это собираешься съесть сразу? - Тамара Павловна поджала губы. - Постепенно! - наконец подал голос Генка. - Не спеша! - Проглот! - Тамара Павловна хлопнула дверцей холодильника. - Ага! Я тебя тоже люблю! - не остался в долгу Генка и принялся расправляться с вынутой провизией. Действительно не спеша. Если бы Тамара Павловна родилась и выросла не в Горелой Тиши, как она сама говорила: "В лопухах на болоте", и "Жила со свиньями", добавлял в свою бытность Генкин родитель, то она, наверное, стала бы размышлять о том, как сильны гены и еще о чем-нибудь умном, например, о нуклеиновых кислотах или о механизме наследственности. Но пятнадцать лет в Москве никак не отразились на ее горелотишинском кругозоре, и поэтому она подумала: "Ну, Лешак, чистый Лешак" и вздохнула, вспомнив своего, недоброй памяти, папашу - Пашку Лешака. Тот, бывало, и не так наворачивал, хотя у Генки выходило очень похоже. Срезав слой подмерзшего масла толщиной в полпальца, он прилепил его к ломтю хлеба величиной с башмак и уже было приладился покрыть это все тремя круглыми кусками докторской колбасы, как вдруг хлеб невероятным образом скользнул к краю стола и тяжело, как жаба, плюхнулся на пол. Маслом вниз! И тут же по всему дому зазвенело: лопнула и разлетелась тарелка на сушилке, сам по себе развалился на две половины стакан, и молоко из него тугой струёй брызнуло вверх, чайник сорвался с плиты и, запрыгав боком по кухонному столу, на всем скаку врезался в хлебницу, откуда, как из рога изобилия, посыпались трехкопеечные булочки. В комнатах что-то падало и билось. Тамара Павловна, еще не понимая что происходит, ринулась туда. В гостиной был полный разгром, и хотя все продолжало падать и биться на мелкие куски, обнаружить причину этого странного явления Тамаре Павловне и здесь не удалось. Тогда она рванула дверь в Генкину комнату и застыла на пороге... Там, посреди дикого кавардака, сидел окруженный серебристо-оранжевым сиянием Чингизхан и передними лапами изо всех сил колотил по принесенной им банке.
Ознакомительная версия.
