- Пон-имаю,- сказал бритоголовый.- Жаль, что вы уходите от нас. Конечно, от неудач никто не застрахован, но если вы...
- Какие неудачи? - перебил его Мостовой.- Это все тщеславие. Глупо, наверное, но иногда хочется быть героем. Теперь уже не хочется. Верните машину.
- Хорошо, через неделю. Поставим новый двигатель и вернем. Это будет по-честному.
- Не надо двигателя,- попросил Мостовой.- Верните как есть.
Он лег и лежал, не двигаясь, с закрытыми глазами. С постели его поднял шум во дворе. Встал, посмотрел сквозь мокрые стекла, как двое парней закатывали на руках его машину поближе к крыльцу. Горбатый стоял впритирку с газоном, крыша присыпана жалкими серыми листьями, за голубой бок уцепилась колючая ветка боярышника.
Дмитрий Степанович отошел от окна, вызвал по телефону врача и снова лег.
Он лежал день, и два, и три, не думая ни о чем и ничего не желая, только изредка шел на кухню, чтобы заварить себе чаю.
Пришел Никитич, принес пакет апельсинов - вот, Степаныч, машина их все равно не ест, поешь сам, для поправки. Дмитрий Степанович съел один апельсин из вежливости, остальные положил в холодильник и забыл про них.
На другой день в дверь позвонила тетя Шура. Она прошла на кухню, не обращая внимания на хозяина, и стала разгружать кошелку. В кошелке оказался термос с горячим борщом, отварная рыба в кастрюльке и куча картошки, еще не остывшей, завернутой в толстую байку.
- Хватит в стенку глядеть,- сказала тетя Шура.- Иди поешь. Лучшее средство от всех болезней. Твой горбатый тоже здоровый был, пока на картошке сидел.
Дмитрий Степанович пошел в ванную, умылся, надел костюм, пораскинул мозгами немного, вышел в переднюю, набросил плащ и всунул ноги в ботинки.
- Рехнулся? - спросила тетя Шура.- Поел бы в тапочках.
Дмитрий Степанович взял на кухне байковый узел с картошкой, завязал потуже и пошел в переднюю.
- Ты куда? - закричала тетя Шура.- Тебе нельзя, ты больной!
А сама шла следом и придерживала дверь, чтобы сквозняком не захлопнуло.
Мостовой подошел к машине, достал из плаща запасные ключи, отпер дверцу, поднял крышку багажника и сыпанул от души теплой чистой картошки. Через опущенное стекло повернул ключ в замке зажигания - и вдруг горбатый дернулся. Он вздрогнул раз и другой, застучал невпопад, захлебываясь, цокая клапанами, взвизгивая на высокой ноте, замолк на мгновенье, словно раздумывая, что ему делать дальше, и ровно, без натуги, затарахтел - так привычно, так душевно, что Дмитрию Степановичу впервые за долгие месяцы вновь захотелось петь.
- Гляди-ка! - удивилась тетя Шура и подошла поближе.Вот умница,сказала она то ли Дмитрию Степановичу, то ли горбатому, то ли самой себе.
Дмитрий Степанович сел в машину, захлопнул дверцу и выжал сцепление. Тетя Шура отвела в сторону колючую ветку, чтобы горбатый, неровен час, не поцарапал свой голубой бок.
Горбатый медленно сполз на мостовую. Дмитрий Степанович включил вторую передачу, доехал до середины двора, легким движением врубил третью, разогнался с воем, сел в кресле поудобнее и взял штурвал на себя. Горбатый пробежал немного, подпрыгивая на трещинах в асфальте, и оторвался от земли.
Тетя Шура стояла внизу у крыльца, в руках у нее оказался платок, маленький белый платок, такими вытирают слезы, их комкают и прячут в рукав под манжетку, и она махала платком Дмитрию Степановичу, как махали все девочки бравым пилотам, уходящим в небо на своих обтянутых парусиной "этажерках".
Машина чуть заметно качнула маленьким крашеным-перекрашеным крылом и круто пошла ввысь.
