— Не простой ты, китайчонок. Вот ведь руки без мозолей. И дядька твой, или кто он тебе, не простой, — пристально взглянул на азиатов Кузнецов.
Китайчонок, помолчав, заговорил с достоинством:
— Я Сато, князь Мацумаэ. Учусь в кадетском корпусе. А это Юкио Ига, мой слуга. И он же — мой сэнсей, учитель. А еще он — ниндзя, воин-невидимка. Моя мама Точи была наложницей князя. Он прогневался на нее и отдал в жены самураю Ёгоро Сасахара. Его отец Исабуро — мастер меча. Внезапно умер мой старший брат, и я стал наследником. Князь велел забрать мою маму у Ёгоро, но они уже полюбили друг друга. Исабуро с сыном взялись за мечи, изрубили многих самураев и вместе с матерью и моей маленькой сестричкой бежали на Сахалин. В тайге их настигла погоня. Воинам грозила смерть, но подоспели русские матросы Николая Муравьева и адмирала Бестужева. Сасахара присягнули русскому императору. Русские назвали их Егором и Сидором Сахаровыми.
Потом русские выгнали японцев с Сахалина и высадились на Хоккайдо. Бородатые айны взбунтовались и позвали русских на помощь. Замок Мацумаэ был взят. Исабуро зарубил в поединке моего отца. Перед смертью князь поручил меня с матерью Ёгоро. Тем временем в Хакодате высадилась армия сегуна. После переговоров решили разделить остров между Россией и Японией, мое княжество упразднить, а титул оставить мне с мамой. Мы вместе побывали на Камчатке, Гавайях и в Калифорнии, в форте Росс. Нам было хорошо, особенно в Америке. Там тепло, апельсины растут. И мы все были вместе… Потом меня послали учиться в Петроград.
Все это маленький японец рассказывал совершенно спокойно, отхлебывая горячий чай.
— Чего ты, сирота, только не натерпелся, — вздохнула Глафира. — Выходит, тот, что отца твоего убил, тебе вроде приемного деда?
— Будда… Бог велел прощать обиды и не убивать зря живые существа.
Пришел доктор Бланк, осмотрел раненого, извлек картечину и выписал лекарства.
Казбек тихо расспрашивал Кузнецова о Мартыне с Литейного. Оказывается, никто толком не знал, где же работает отчаянный агитатор: на арсенальном Литейном дворе или же на чугунолитейном заводе, что на Васильевском острове. Вдруг горец вспомнил:
— Да это же майор Мартынов, известный подлец и доносчик! Зарежу мерзавца!
А в это время Мартын, сбросив кафтан и картуз, хорошенько отмыл лицо и руки в Большой Невке. Двое рабочих, сопровождавших его, восхищенно сказали:
— Вам, барин, только в театре играть! Мы с Ерошкой, мужики ваши, давно в литейщиках, и вам все рассказали, но чтобы так похоже мастерового изобразить…
Мартын вручил им по паре ассигнаций:
— Это вам за царскую службу. И за то, чтобы не проговорились ни трезвые, ни пьяные.
Он направился к Сампсониевскому мосту. Хмурые гренадеры, увидев жандармский значок, пропустили, но выругались вслед.
* * *
Император с удовольствием выслушал доклад Муравьева. Порядок в столице почти восстановлен. Осталось усмирить до конца Выборгскую сторону. Рядом с правителем стоял фельдмаршал Паскевич-Эриванский и преданными глазами глядел на государя.
— Ваше величество! А ведь можно завтра Вече и вовсе не открывать. Привести к Таврическому дворцу преображенцев и конногвардейцев, да и распустить сборище это, а с новыми выборами не спешить.
Константин иронически взглянул на хитрого хохла с Полтавщины. Как же, отдай ему такой приказ — тут же побежит с доносом к Никите с Батеньковым. А то и к Пестелю. Мишка-вешатель на все готов, но и он продать может. Еще и Анненков поблизости, все слышит. Не без сожаления император произнес:
— Я не могу попирать дарованную мною же Конституцию. Но пусть названные вами полки будут готовы … на случай новых возмущений.
Анненков вышел из дворца и подозвал юношу в черкеске.
— Джамалуддин! На тебя одна надежда. Скачи к Пестелю, скажи: Паскевич с Муравьевым подстрекают государя разогнать Вече силами Преображенского и Конногвардейского полков.
Вскочив на коня, поручик Джамалуддин Шамилев понесся через весь город. Ни один патруль не сумел остановить отчаянного кавказца. Часа не прошло, как он прискакал к лагерю Американского корпуса на Охте, у деревни Полюстрово.
Фельдмаршал Пестель, князь Цареградский, угрюмо расхаживал по штабной избе, морща высокий, с залысинами лоб. Гонцы от восставших уже несколько раз приходили к нему. Он велел ждать или ругал их за погромы. Вот так же колебался полковник Пестель в декабре, зная, что вызван в штаб для ареста. Так и не решился поднять Вятский полк. Из-под стражи его освободил Сергей Муравьев-Апостол.
Адъютанты — полковники Бестужев-Марлинский и Лермонтов — тихо спорили: уже не с ним, а между собой.
— Чего мы ждем, Мишель? У соляного завода еще идет бой. Подойдем туда с обоими полками и кавказским эскадроном, захватим орудия и сметем всех карателей с Сампсониевского. Гренадеры пойдут за нами…
— А еще — толпа громил со всей Выборгской и варнаки из «Крестов». На соляном как раз Бакунин с Каховским. Ты что, хочешь Черного года?
— Не ты ли писал:
И будет год,
России Черный год,
Когда царей корона упадет?
— Ты, Николя, еще и не то про царей сочинял. Только против царя они и не пойдут. Зато разнесут всю Адмиралтейскую часть.
— Мы как всегда: для народа, но без народа. Дождемся, что он и фельдмаршала, и партию за предательство проклянет.
— Да я рвусь в бой не меньше тебя, романтика! Так бы и рубил эту лейб-кавказскую сволочь! Но если с этого боя начнется кровавый хаос, в котором сгорит Россия…
Их спор прервало вторжение молодого кавказца.
— Господин фельдмаршал, полковник Анненков велел передать: Мишка-вешатель с Паскевичем подбивают государя разогнать Вече. Преображенский и Конный полки готовы идти.
Пестель встрепенулся. Морщины на лбу разгладились, взгляд стал решительным и беспощадным.
— Приказываю: поднять по тревоге оба полка, горский эскадрон, кубанскую сотню! Входим в город для защиты народоправства!
Вскоре над пригородными лугами и огородами разнеслось:
Царь наш немец русский,
Носит мундир прусский.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
Царствует он где же?
Всякий день в манеже.
Ай да царь, ай да царь,
Православный государь!
* * *
На рабочую слободку налетела орда. Лейб-кавказцы врывались в дома. За неимением добычи били и ломали все подряд, секли людей нагайками, приставали к женщинам, мусульмане глумились над иконами. Налегали на выпивку, забыв про Коран. У кого находили оружие, вязали руки и уводили. По соседству разбойничали атаманцы. Фабричные попрятались по домам, лишь кое-где хватались за ружья, отстреливались, убегали.
