Обо всем этом надо было бы хорошенько поразмыслить, но голова моя размышлять уже отказывалась. Еле переставляя подгибающиеся ноги, я доплелся до своей кровати, упал на нее и стал проваливаться в наползающую черноту. Кровать медленно начала переворачиваться вместе со мной. Я на поводу у нее не пошел и из нее не выпал, и тогда она стала делать оборот за оборотом, все быстрее и быстрее, и подступила тошнота, но поделать что-либо с этим было уже совершенно невозможно, потому что чернота полностью накрыла мой мозг.
А потом сквозь черноту опять разглядывал меня этот огромный нечеловеческий глаз, вокруг мелькали какие-то угрожающие бестелесные фигуры, приходила вдруг моя прекрасная Исидора, приходила и исчезала, а ее место вдруг занимал кто-то чужой, бесконечно ненавистный, заглядывал мне в лицо, и я тонул в бездонном океане враждебности, а над этим океаном шуршала одежда, и слышалось чье-то удовлетворенное то ли хмыканье, то ли покашливание, а потом вдруг появлялся Клаппер и начинал спрашивать меня, где это я мог слышать имя полковника Гринберга, и я пытался припомнить и почти вспоминал, но опять кто-то рядом хмыкал и шуршал, и опять появлялся страшный глаз, и вдруг я узнавал его и пытался куда-то убежать и спрятаться, и бежал, и прятался, а он все смотрел и смотрел, и прятаться от него было совершенно бесполезно, а убежать от него было абсолютно невозможно…
В общем, вспомнил я вроде бы все — таблетки антивинина всегда помогают. Ночной кошмар, конечно, не в счет, а так я держался как будто бы правильно. А вот он допустил просчеты. Хоть и невелики они, но для меня и то пища: солгал — это раз, дал мне возможность побывать у него в комнате — это два. Хотя, конечно, и то, и другое могло быть сделано преднамеренно, с определенной стратегической целью… Например, чтобы я чем-нибудь себя выдал, хотя не представляю, как это можно лишь притвориться пьяным, выпив такую дозу спиртного. Тут вон даже после антивинина голова трещит…
Я принял еще две таблетки, но головная боль не проходила, и тогда я решил искать спасения в холодном душе. Дверь в ванной оказалась закрытой, было слышно, как там шумит вода и что-то бурчит метеоролог. Через пару минут щелкнула задвижка, и он вышел оттуда с полотенцем на шее. Вид у него был несколько помятый, но гораздо меньше, чем я ожидал. Тем не менее я достал коробочку и предложил ему взять пару таблеток антивинина. Он недоверчиво посмотрел на них.
— Примите их, Джон, — сказал я. — Вам сразу станет легче.
Он молча кивнул, взял таблетки и пошел к себе.
Я плескался в ванной минут двадцать, вода приятно холодила разгоряченное тело, и я постепенно снова становился человеком.
Когда я вышел из ванной, метеоролог был на кухне. Стол в каминной был уже убран от следов вчерашнего погрома. Из кухни доносился шум работающей посудомойки. После антивинина у меня разыгрался зверский аппетит, и я быстро побежал одеваться.
Маккин, уже совсем отлично выглядевший, встретил меня приветливой улыбкой. На сковороде призывно скворчала яичница с помидорами.
— Неработающий да не ест! — сказал Маккин. — Сначала, Джерри, вам придется отправить сводку в метеоцентр. А затем милости прошу завтракать.
Пришлось подчиниться диктату старшего. А потом мы воздали должное яичнице и кофе с сандвичами.
— Вы знаете, Джон, — сказал я. — Мне хотелось бы немного полазить вокруг. Как вы к этому отнесетесь?
— Не советую, — сказал он. — Мне бы не хотелось лишиться и третьего радиста.
— Почему вы думаете, что со мной что-то случится?
— Я вовсе так не думаю, — сказал он. — Просто, если это произойдет, то тогда уж меня наверняка посадят… Как вам сегодня спалось? — неожиданно спросил он.
— Всю ночь снились какие-то кошмары, — сказал я.
— И мне тоже… Пить меньше надо! — наставительно сказал он, и мы дружно расхохотались.
Мы завтракали, перекидываясь ничего не значащими фразами, но у меня все время было ощущение, что что-то все-таки происходит, просто я не способен понять — что. Вчерашней пьяной близости не было, и я не мог заставить себя сделать шаг навстречу, чтобы преодолеть расстояние, вновь возникшее между нами. И все же…
— Скажите, Джон, — спросил я, — как мы здесь будем жить?
— Передача сводок — по расписанию, дежурный готовит завтрак, обед и ужин, дежурим через день, все остальное время — по своему усмотрению, — скороговоркой сказал он. — Могу снабдить вас книгами, у меня есть кое-какие.
— Тоска смертная! — сказал я.
— Да, жизнь здесь довольно однообразна, — вздохнув, сказал он. — Вы не рисуете?
— Нет, — сказал я.
— И не пишете?
— Нет.
— Тогда вам действительно будет скучно… Зато хорошо платят.
— Да, — согласился я, вспомнив о клапперовских тысячах в сотенных бумажках.
Я хотел было спросить, рисует ли и пишет ли он, но промолчал. Во мне росла уверенность, что все, что здесь говорится — ничего не стоящая чепуха, главное не сказано и до поры-до времени сказано не будет. И то, что скучать мне не придется — сказано не было, но я в этом совершенно не сомневался.
Я лежал на койке и тупо смотрел в потолок. Впору было в него плевать, и я бы плюнул, если бы это хоть чем-нибудь могло помочь делу. Охота за фактами снаружи станции не дала мне ничего. Впрочем, я заранее знал, что ничего оттуда не вынесу — там давно уже все было осмотрено. Разве что для очистки совести…
Думать мне совершенно не хотелось, я решил сделать перерыв и включил приемник. Передавали речь Президента на приеме в честь прибытия в Столицу вновь аккредитованного посла Соединенных Штатов. Ничего нового для себя я не услышал. Карреда, естественно, в очередной раз обвинил соседние прокоммунистические правительства в подготовке агрессии против нашей страны — естественно, оплота свободы и демократии в нашем регионе. Он, естественно, предупредил потенциальных агрессоров о быстром и неотвратимом возмездии и, естественно, выразил надежду на то, что Штаты, естественно, не бросят в беде своего друга и союзника. Пропагандистские пассы Президента неоднократно прерывались аплодисментами и восторженными воплями фанатичных приверженок его партии, присутствующих на приеме. Вопли эти смахивали на визг собак, которых нещадно бьют палками.
Мне и так было ясно, что дело идет к войне (ничего более умного Карреде придумать не удастся), и я начал искать в эфире другие радиостанции. Почти все диапазоны были забиты угрожающим ревом глушителей. Так, наверное, ревели в доисторические времена динозавры, подбадривая себя в битве с противником. В нашем Президенте, между прочим, тоже есть что-то от динозавра. Наверное, его политическая тупость и неповоротливость. Во всяком случае, в народе многие зовут его Динозавром. Я крутнул ручку настройки дальше и вздрогнул от неожиданности, когда мрачный рев вдруг сменился чистым и ясным голосом диктора. Это был Голос Америки. Передавали сводку новостей. Искать в эфире что-либо еще было явно бесполезно, и я решил послушать, что же новенького произошло в мире за последние сутки.
