Мы дружно рассмеялись, представляя себе изумление честного констебля и добровольных свидетелей поимки немецкого шпиона, когда на их глазах этот подозрительный человек исчез, испарился вместе со своим велосипедом самым странным образом.
— Можно себе представить, какие фантастические рассказы будут передаваться из уст в уста и наконец попадут в газеты, — заметил издатель, — о таинственном шпионе, задержанном в таверне благодаря патриотизму трактирщика и бдительности полиции, но затем бесследно исчезнувшем на какой-то машине на глазах у десятка свидетелей во главе с констеблем.
— Человек-невидимка, да еще с летающей машиной, — смеялся Фильби, намекая на мой роман.
— Итак, судя по наблюдениям нашего хозяина, при условии, что они соответствуют действительности, в нашей старой Англии жизнь через 20 лет сделается не особенно приятной, — заявил психолог, — люди будут жить в атмосфере всеобщих подозрений, с одной стороны, и в ожидании воздушной атаки бомбами, с другой.
— Но вы не сказали нам, из-за чего началась эта война и какие государства, кроме Англии и Германии, приняли в ней участие, — заметил врач.
— Как видно было из моего рассказа, — ответил путешественник, — мне пришлось провести в 1915 г. только один или два часа и затем спасаться от ареста. Из слов посетителей таверны я понял, что войной объята вся Европа, кроме скандинавских государств, и что наши войска сражаются с немцами на полях Франции.
— Меня лично всего больше заинтересовал этот цеппелин, — сказал я. — Как видно, заветная мечта человечества о завоевании воздуха через 20 лет будет разрешена.
— Управляемый воздушный шар огромной величины, нагруженный тяжелыми бомбами, совершающий свободный перелет из Бельгии в Лондон, поднимающийся и спускающийся по воле человека, — разве это не огромное достижение? Это уже первый шаг к полетам в любом направлении по всей Земле!
— Я забыл рассказать вам, — прервал путешественник, — что из разговоров в таверне я понял, что на полях сражений применяются какие-то аэропланы, летающие металлические птицы, которые ведут разведку позиций неприятеля с высоты и также сбрасывают бомбы.
— Это еще интереснее, — воскликнул я. — Огромный цеппелин не может быть очень поворотливым и едва ли справляется с сильным ветром. А стальная птица должна летать гораздо свободнее и быстрее.
— Но только возмутительно, что все подобные изобретения человеческого гения прежде всего применяются для взаимного истребления, — заметил врач. Можно себе представить, в какие бездны нищеты и озверения упадет Европа, если эта война затянется надолго.
— А какой интересный материал будут давать газеты! — воскликнул издатель. — Какой заработок для военных корреспондентов, репортеров и типографий!
— И еще гораздо больший для всяких Виккерсов, Круппов, Крезо и других производителей пушек и боевых припасов и разных поставщиков армий. Золото польется потоками в их глубокие карманы, — промолвил Фильби. — Это если не главные виновники, то несомненно подстрекатели к войне.
— Очень жаль, что я не мог познакомиться поближе с событиями этого 1915 г. и об ужасах войны сужу только по своему сгоревшему коттеджу и налету цеппелина, — сказал путешественник. — Впрочем, потом я видел более драматические события и убедился, что Англии предстоят еще более тяжелые испытания. Если позволите, я буду продолжать свой рассказ.
Мы уселись опять на свои места и наполнили опустевшие рюмки. Путешественник прибавил дров в потухавший камин и заговорил.[…]
1940 г.
Завоевание тундры
Отрывок из повести
Тяжелый транспортный самолет медленно поднялся с аэродрома Усть-Порт в устье Енисея и полетел на северо-восток, направляясь на место разведок у мыса Нордвик в Хатингском заливе, куда нужно было доставить почту и срочные грузы. Миновав плоские высоты правого берега Енисея, он летел на высоте 1000 м над широкой впадиной Хатангской депрессии, которая отделяет северную окраину Средне-Сибирского плоскогорья от гор Бырранга, вернее, расчлененного плато полуострова Таймыр. По всей этой впадине, шириной до 200 км, расстилалась тундра, то холмистая, то ровная, блестели под лучами солнца ленточки рек и речек и зеркала озер и озерков. На юге, на краю возвышенности, кое-где чернели редкие рощицы северной границы лесной зоны. Осталось в стороне зеркало большого озера Пясино.
Полчаса спустя самолет снизился; здесь на берегу реки Пясины виднелось несколько построек фактории Кресты, откуда на шум моторов выбежали люди и махали шапками. Пролетая над ними на высоте 100 м, самолет сбросил пакет с почтой и помчался дальше, набрав опять высоту, где меньше чувствовались теплые струи воздуха, поднимавшиеся с тундры. Часа полтора он летел вдоль реки Дудыпты, а от озер в ее верховьях повернул немного на восток и через полчаса опять снизился над факторией, стоявшей на правом берегу широкого русла, вернее, эстуария Хатанги, где опять сбросил почту. Еще два часа [полета] вдоль этого русла, постепенно расширявшегося в огромный залив, — и посадка на аэродроме у мыса Нордвик.
На всем протяжении полета видна была только пустынная тундра, ленты рек и зеркала озер. Лишь кое-где, через 150–200 км, стояли маленькие фактории, а в промежутках виднелись отдельные чумы эвенков, казавшиеся маленькими черными точками, и вблизи них — пасшиеся стада северных оленей, которые напоминали крошечных серых червяков с черной спинкой, ползавших по ковру травы и ягелей тундры. Когда самолеты впервые появились над тундрой и летали невысоко, они сильно пугали оленей. Животные, задрав головы, бросались врассыпную и убегали так далеко, что пастухам стоило много труда собрать их. Поэтому летчиков просили летать возможно выше, и стада постепенно привыкли к гулу самолета, только поднимали головы и провожали взглядом эту странную огромную птицу.
В Нордвике, где самолет ночевал, штурман Филонов за ужином разговорился:
— Летал я над этой тундрой уже много раз, бывал и над Большеземельской и над Тазовской и думаю — какое огромное пространство земли пропадает зря для человека.
— А олени? — возразил пилот Сомов. — Тундра — прекрасное пастбище для них. А олень дает мясо и шкуры. Можно развести их сотни тысяч или миллионы.
— А знаешь ли ты, сколько площади тундры нужно, чтобы прокормить одного оленя?
— Не знаю. Вероятно, 4–5 га или меньше.
— Ошибаешься, целых 11 га!
