- Если, конечно, тебя не затошнит от близости этакого уродливого тела, - добавил он, и в голосе его ясно слышались боль и гнев.
- Что до уродства твоего, Кевин Арфист, мне ведомо лишь то, что переломанными своими пальцами ты создаешь музыку более прекрасную, нежели я или даже Талиесин способны создать здоровыми руками, - возразила Моргейна и благодарно придвинулась ближе, радуясь теплу. И, склонив голову ему на плечо, почувствовала, что наконец-то сможет задремать.
Весь день она шла пешком и очень устала, так что заснула она как убитая, но пробудилась, едва в трещины обваливающейся стены просочился первый свет. От лежания на твердом полу все тело ее свело судорогой, и, глянув на обмазанную грязью стену, она задохнулась от ужаса. Она, Моргейна, жрица Авалона, герцогиня Корнуольская, лежит здесь, в коровьем закуте. Суждено ли ей вернуться на Остров? А ведь пришла она из мест еще похуже, из замка Чариот, что волшебной стране, за пределами ведомого нам христианства и язычества, за вратами здешнего мира... Она, воспитанная Игрейной в роскоши и холе, она, сестра Верховного короля, выученная самой Владычицей Озера, посвященная Богине... и от всего этого она отказалась. Ох, нет, не отказалась; все это у нее отняли, когда Вивиана послала ее на обряд коронования, и вернулась она, беременная от собственного брата.
"Игрейна умерла, мать моя умерла, а я не в силах вернуться на Авалон, никогда больше в границах этого мира..." И Моргейна заплакала от отчаяния, уткнувшись в плащ, чтобы грубая ткань заглушала рыдания.
В рассветных сумерках голос Кевина зазвучал мягко и глухо.
- Моргейна, ты плачешь о матери?
- О матери, и о Вивиане, а больше всего, наверное, о себе самой. Моргейна сама не знала, в самом ли деле произнесла эти слова вслух. Кевин обнял ее за плечи, и она уткнулась лицом ему в грудь и рыдала, рыдала, рыдала, пока не иссякли последние слезы.
- Ты сказала правду, Моргейна - ты от меня не шарахаешься, - промолвил Кевин после долгой паузы, по-прежнему поглаживая ее волосы.
- Как можно, - отозвалась она, прижимаясь к нему теснее, - если ты так добр?
- Не все женщины так думают, - возразил он. - Даже когда я приходил к кострам Белтайна, я слышал - ибо некоторые считают, что ежели ноги мои и руки изувечены, так, стало быть, я и слеп, и глух в придачу, - слышал я, и не раз, как девы Богини, не кто-нибудь, шепотом просят жрицу поставить их подальше от меня, чтобы взгляд мой ни в коем случае не упал на них, когда настанет время уходить от костров по двое... Моргейна резко села, задохнувшись от возмущения.
- На месте этой жрицы я прогнала бы девчонку от костров, раз негодница дерзнула оспаривать право бога явиться к ней в каком угодно обличье... а ты что сделал, Кевин?
Арфист пожал плечами:
- Чем прерывать обряд или ставить деву перед подобным выбором, я просто ушел, так тихо, что никто и не заметил. Даже Богу не под силу изменить то, что во мне видят и что обо мне думают. Еще до того, как обеты друидов запретили мне сближаться с женщинами, что торгуют своим телом за золото, ни одна шлюха не соглашалась отдаться мне за деньги. Возможно, мне следовало бы стать христианским священником; христиане, я слышал, учат святых отцов секретам обходиться без женщин. Или, наверное, мне следовало пожалеть, что грабители-саксы, переломав мне руки и все тело, заодно и не оскопили меня, чтобы мне стало все равно. Извини... мне не следовало об этом заговаривать. Я просто гадаю, не согласилась ли ты прилечь рядом со мною только потому, что в твоих глазах это изломанное тело принадлежит никак не мужчине и ты не считаешь меня таковым...
Моргейна слушала его и ужасалась горечи, заключенной в его словах: сколь глубоко оскорблено его мужское достоинство! Она-то знала, как чутки его пальцы, как восприимчива душа музыканта! Неужто даже перед лицом Богини, женщины в состоянии разглядеть лишь изувеченное тело? Моргейна вспомнила, как бросилась в объятия Ланселета; рана, нанесенная ее гордости, кровоточит до сих пор и вовеки не исцелится.
Сознательно и неторопливо она склонилась над Кевином, припала к его губам, завладела его рукою и осыпала поцелуями шрамы.
- Не сомневайся, для меня ты мужчина, и Богиня подсказала мне вот что... - Моргейна вновь легла - и повернулась к нему.
Кевин настороженно глядел на нее в яснеющем свете дня. На мгновение в лице его отразилось нечто такое, что Моргейна ощутимо вздрогнула - или он полагает, ею движет жалость? Нет же; она лишь воспринимает его страдания как свои, а это же совсем другое дело. Она посмотрела ему прямо в глаза... да, если бы лицо его не осунулось так от ожесточения и обиды, не было искажено мукой, он мог бы показаться красавцем: правильные черты лица, темные, ласковые глаза... Судьба изувечила его тело, но дух не сломила; трус ни за что не выдержал бы испытаний друидов.
"Под покрывалом Богини, как любая женщина мне - сестра, дочь и мать, так и каждый мужчина должен быть мне отцом, возлюбленным и сыном... Отец мой погиб, я его и не помню толком, а сына своего я не видела с тех пор, как его отлучили от груди... но этому мужчине вручу я то, что велит Богиня..." Моргейна вновь поцеловала одну из покрытых шрамами рук и вложила ее себе под платье, на грудь.
Кевин был совсем неопытен - что показалось ей странным для мужчины его лет. "Но откуда бы ему набраться хоть каких-нибудь познаний - в его-то положении?" А вслед за этой пришла иная мысль: "А ведь я впервые делаю это по своей доброй воле, и дар мой принимается так же свободно и просто, как был он предложен". И в этот миг что-то исцелилось в ее душе. Странно, что так оно вышло с мужчиной, которого она почти не знает и к которому испытывает лишь приязнь. Даже при всей своей неопытности Кевин был с ней великодушен и ласков, и в груди ее в сколыхнулась волна неодолимой, невысказанной нежности.
- До чего странно, - проговорил он наконец тихо и мечтательно. - Я знал, что ты мудра, что ты жрица, но отчего-то мне и в голову не приходило, что ты красива.
- Красива? Я? - жестко рассмеялась она. И все же Моргейна испытывала глубокую признательность за то, что в этот миг показалась ему красавицей.
- Моргейна, расскажи мне - где ты была? Я бы и спрашивать не стал, да только вижу: то, что произошло, лежит у тебя на сердце тяжким бременем.
- Я сама не знаю, - выпалила она. А ведь ей и в голову не приходило, что она сможет поделиться этим с Кевином. - Возможно, что и за пределами мира... я пыталась попасть на Авалон... и не могла пробиться; думаю, путь для меня закрыт. Дважды побывала я там... словом, где-то. В иной стране, стране снов и чар... стране, где время застыло в неподвижности и просто не существует, и ничего там нет, кроме музыки... - Моргейна смущенно умолкла; чего доброго, арфист сочтет ее сумасшедшей.
