Он объявил, что было покушение на короля. Что случайно предназначенный для его величества яд выпил граф Иртон. И под этим предлогом в Стоунбаг забрали еще пятерых дворян, которые были в заговоре с Ивельенами. Поставил у тела брата почетный караул. Переговорил с казначеем. Временно принял на себя командование дворцовой гвардией.
И только в двенадцатом часу ночи вошел в покои брата.
Не туда, где лежало тело и молился рядом с ним патер. Нет.
Он пришел в дворцовые покои Джерисона Иртона. В его комнаты, где беспечно брошен на стуле легкий плащ, где валяется на столе подзорная труба, стоит бутылка вина и красивый стеклянный кубок, где до сих пор им пахнет и он кажется живым.
Рик не хотел видеть друга мертвым. Он хотел помнить его иным. Веселым, немного развязным, с насмешливой улыбкой рассказывающим о женщинах…
Живым…
Больно, как же больно…
– Ваше высочество?
– Графиня?
В глубине комнаты чуть шевельнулась белая тень.
– Да… простите, если помешала.
Ричард покачал головой.
– Нет. Почему вы здесь?.. Я могу помочь?
Лилиан, словно зеркальное отражение, повторила его жест.
– Нет. Мне просто хотелось побыть где-то, где он еще живой… не знаю…
Рик вздохнул. Уселся на стул и кивнул Лилиан.
– Присаживайтесь, графиня. Мне хотелось того же.
Она колебалась пару минут и опустилась напротив.
– Это ужасно несправедливо…
Миранда спала, крепко обняв пушистую подругу и едва слышно всхлипывая во сне, а Лиля маялась бессонницей.
Зачем ее понесло ночью в покои супруга, она и сама не знала. Попросить прощения? Пообещать, что не бросит Миранду и вырастит ее настоящим хорошим человеком?
Разве это кому-то важно – теперь, когда нет человека? Нет и все тут. А она так и не успела ничего сделать. Найти общий язык, подружиться, узнать человека по-настоящему… не успела.
По глупости?
Как сказать.
Просто слишком легко все удавалось.
Нет, были и бессонные ночи, и проблемы, и беды, и покушения… были. Но все разрешалось легко и к ее сплошному удовольствию. И Лиля просто заигралась, забыв о том, что иногда игрушки платят кровью.
Лонс, Джес… кого еще она потеряет?
В покоях графа было холодно. Смотрела в окно круглым глазом луна, заливая комнату прозрачным мертвенным светом, и комнаты казались осиротевшими. Хозяин больше не придет.
Лиля подошла к письменному столу. Выдвинула один ящик, другой… в верхнем, на куче всякой мелочи лежала сережка. Та самая, которую она отдала на маскараде. С черной жемчужиной.
Вот так. С женой пытался наладить отношения, но незнакомку не забывал. А если бы она тогда призналась? Могло бы все пойти иначе? Или нет?
Скрипнула дверь, и Лиля, автоматически отпрянувшая в темноту, увидела Ричарда. Принц имел такой потерянный вид, что ей стало его жалко. Это для нее Джерисон Иртон – раздражающий фактор. А для него-то друг. Близкий и любимый. И если принц об этом даже и не знает – брат. Единокровный, по отцу…
Как говорили в оставленном и уже основательно подзабытом ею мире?
Жизнь – боль?
В любом случае надо обозначить свое присутствие, иначе потом будет стыдно. Лиля чуть шевельнулась в темноте, привлекая к себе внимание.
А потом они с Ричардом сидели и пили вино. У Джеса в шкафу обнаружились недурственные запасы. Говорил в основном принц.
Ричард рассказывал, как он подружился с Джесом, как они в детстве вместе проказничали, когда тот бывал во дворце, как они вместе тренировались, как Джес стал капитаном королевской гвардии – да, не по заслугам, но все же он был достоин этого места, даже про их с Джесом амурные похождения…
Про Амалию, Алисию, про то, как Джес горевал после смерти второй жены, про то, как он любил Миранду…
Рик почти не контролировал себя.
А Лиля… Она просто слушала. Она была рядом. И они были живы…
Кто сделал первый шаг? Кто протянул руку?
Даже спустя двадцать лет ни Лиля, ни Рик не смогли бы ответить на этот вопрос. Выпитое на голодный желудок вино ударило в голову…
Но не в руки и не в ноги. И, когда их взгляды встретились и губы начали приближаться друг к другу, нагло подглядывающая в окно луна чуть смутилась, покраснела и занавесилась облачком.
Смотреть такую откровенную камасутру ей было стыдно.
А мужчина и женщина пытались то ли забыться в объятиях друг друга, то ли просто потеряли всякие тормоза… и сплетались телами в яростной схватке на медвежьей шкуре у камина. Дойти до кровати им совершенно не пришло в голову.
Холод их тоже не беспокоил.
Гораздо страшнее, когда вымерзает душа.
Утром Лиля проснулась от страшного ощущения. Ей приснилась Индия. И почему-то казалось, что она – преступница, которую должен растоптать слон. Слон наступил ей на голову – и давил, давил, давил… «Да додави ж ты, скотина! Сил нет терпеть!» – взвыла она во сне. И открыла глаза.
Слона не было.
Зато все остальное не порадовало.
Голова болела.
Во рту побывала стая активно метящих котов.
В желудок каким-то образом запустили стадо бешеных ежей.
И ноги замерзли.
Остальной организм не замерз, но только потому, что Ричард, пардон, заснул прямо на ней. Интересно, она сейчас по толщине сильно от коврика отличается? Какой-то уж слишком радикальный способ похудения…
Это что же вчера…
От воспоминаний стало еще тошнее.
Ну да.
Она вчера стала вдовой. Потратила несколько часов, чтобы успокоить дочь. А потом отправилась в покои бывшего супруга. Здесь встретила принца, они выпили, а потом…
Лиля вздохнула и принялась выползать из-под любовника. Осторожно, медленно и печально. А то еще и голова расколется… похмелиус вульгарис.
Что это такое – она знала. Ее родной отец, когда узнал, что придется отпускать ребенка за тридевять земель, подстраховался старым проверенным способом.
Понимая, что в общаге будут и гулянки, и пьянки, что Аля – ребенок хоть и армейский, но домашний и что напоить ее могут, устроил ей нечто вроде репетиции. А именно – напоил сам. Зверски. До состояния «мордой в салат» и жестокого утреннего похмелья. Сам отпоил дочку пивом – и сам же объяснил, что он не садист. Просто теперь она знает свою норму, знает, как выглядит спьяну и не попадется на эту удочку. Может быть.
И оказался прав. Эх, пива бы… холодненького.
Вместо пива пришлось глотнуть вина из бутылки. Не прислугу же сюда вызывать, когда тут принцы без штанов валяются. Да и сама она… неглиже.
Лиля переждала первую волну тошноты – и принялась кое-как одеваться, ругая себя на все корки: «Дура, самодовольная дура… как ты могла себе позволить так расслабиться? Как ты вообще могла? Неприятный поступок?
