Ах, молодой человек! Вы, Ваше поколение, — знаете ли Вы, какое трудное, какое невыносимое было время тогда, когда я был молодым? Каким одиноким я чувствовал себя!
А потом Страна Дремучих Трав на долгие годы…
Жить мне осталось недолго. Я старик.
Сейчас мне очень тяжело. Я хочу остаться один. Немного побуду один. Одиночество вернет мне душевное равновесие. Так что мы не скоро увидимся. Да и Вам уезжать пора… Прощайте!
А я ведь Вас полюбил.
Ваш Сергей Думчева.
Я пошел, почти побежал к Думчеву. Но лаборатория была пуста. Печка догорала. Около печки валялся обгорелый листок. Это, по-видимому, все, что осталось от конспектов Думчева. Полина Александровна была внизу, в своей комнате.
— Сергей Сергеевич взял зонтик и куда-то поспешно ушел. Я думала, что он снова пошел к вам. Ведь в первый раз он вас не застал. Где же он? Такой туман! Дождь!
В эту ночь на море пал туман. Какая темень! Сыро, зябко, холодно. В седой, густой сетке дождя потерялась дорога к поселку научных работников.
Почему я устремился сюда в поисках Думчева? Сам не знаю! Может, потому, что этим путем я с Думчевым возвращался в город.
Думчев хочет остаться один? Пусть! Но старый человек, не знающий ни новых улиц этого города, ни дорог к городу, — один в тумане, под дождем…,
В беспокойстве, в отчаянии, мучась, что я так небрежно отнесся к рукописи Думчева, но все же в надежде, в последней надежде, что он где-то здесь, рядом, на этой же дороге, я спешу, ищу, зову:
— Думчев! Думчев!..
Мой плащ и костюм промокли, струйки воды текли за воротник.
Но я все шел и звал:
— Думчев! Думчев!
— Эй! Кто кричит?
Телега в тумане чуть не наехала на меня. В телеге — два человека. Я расспросил и узнал: это был Коля Сенцов, учащийся сельскохозяйственного техникума, и санитар из городской больницы.
Спрашиваю:
— Не видели вы на этой дороге старого человека? И вот что рассказал мне Коля:
— Часа два назад в этом тумане я чуть не наехал на человека, вот как на вас сейчас. Стрелка — моя лошадь — сразу остановилась. Человек посторонился. Я посветил электрическим фонариком и вижу: старый, невысокого роста, под большим зонтиком. Похож на нашего преподавателя химии. Только тот в очках. Я ему говорю:
«Гражданин, садитесь! Подвезу!»
Он сел. Поехали шагом. Совсем недалеко отъехали, и гражданин этот хочет слезть с телеги. Я ему помог.
«Спасибо, — говорит, — молодой человек, я уже приехал».
«Куда, — думаю, — он приехал? Жилья здесь не видно, дождь». Гражданин этот свернул куда-то в сторону, потом обратно возвращается на дорогу, идет-бредет… Я поехал рядом с ним, но он меня не замечает. Громко сам с собою говорит. Потом с дороги куда-то уходит. И опять на дорогу возвращается.
Думаю: «Как все это понять? Что он ищет в этакую темень и в такой дождь?»
Я снова ему:
«Гражданин, я могу еще подвезти вас!»
Сел, поехали вместе.
«Через час в поселке будем, — говорю. — Обогреетесь».
«Мне не туда. Я скоро слезу. Беседку поищу».
«Какую такую беседку в дождь он ищет?» — подумал я, хотел засмеяться, но вспомнил.
«Так вы ту беседку ищете, что за рощей?.. Она же развалилась совсем. Никто туда и днем не ходит. А сейчас дождь, ночь».
А он все в туман всматривается. Тут я понял: больного человека везу. Может быть, профессора какого-то? Хорошенько укрыл ему плечи брезентом. Поехали. Профессор долго молчал, потом заговорил сам с собой. Про каких-то удивительных животных из какой-то небывалой страны. И опять замолчал.
Дождь сильнее. Я спрыгнул с воза, на ноги его положил мешок с сеном, поправил брезент у него на плечах.
«Спасибо, молодой человек! Ваши родители хорошо воспитали вас».
Я говорю:
«Нет у меня родителей. Они умерли, когда я совсем маленький был».
«Но кто же воспитал вас?»
Объясняю:
«Рос в детдоме. Потом ремесленное училище, а теперь я в техникуме. В общем, комсомол воспитал».
А он спрашивает:
«Кто, кто? Как вы сказали? Не понимаю…»
«Ну, — думаю, — надо скорей ехать. Ведь он совсем больной».
Спрыгнул с телеги. Чересседельник подтянул, подпругу и супонь проверил. Вернулся к телеге, а гражданина моего и нету!
Тут я себе приказ даю: «Голову себе, Колька, сверни, но больного отыщи и в больницу доставь».
Повернул я Стрелку назад в город, погнал прямо к больнице. Посадил на телегу санитара — и обратно… Вот этого профессора мы и ищем. Кругом обшарили. Надо в роще поискать.. — заключил свой рассказ Коля Сенцов.
Туман как будто рассеялся, но дождь то прекращался, то вновь лил.
Я оставил Колю с санитаром на проселочной дороге и велел им ждать. А сам побежал с фонарем по аллее. Да, здесь где-то беседка. В ней мы одевались. Ждали вечера…
Аллея! Как она в темноте бесконечно длинна!
А что, если Думчев заблудился, устал, уснул где-нибудь или упал?
Вот и акация. Она заслоняет вход в беседку. Я резко отстранил ветки, они осыпали меня частым дождем. Мой фонарь осветил полусгнившие столбы от стола и скамеек. Никого…
Скорее к базе Райпищеторга! Может быть, он там!
Какая тишина! Только стучат капли по дырявой крыше беседки. Но что это? Не почудилось ли мне? Какой-то вздох.
Свет фонаря упал на столб возле акации, и за ним, за этим столбом, — Думчев.
Я оглянулся. Свет фонаря упал на столб возле акации, и за ним, за этим столбом, Думчев…
— Сергей Сергеевич!
Он выглянул из-за столба и тотчас отвернулся от меня.
Я кинулся к нему:
— Сергей Сергеевич!
Схватил его за руку. Зябкая, холодная, ледяная рука. Он весь дрожал. Озноб. Думчев не смотрел на меня. Я окликнул Колю Сенцова и санитара. Они подбежали к нам. Санитар быстро снял ватник и надел на Думчева, набросил на его плечи свой брезентовый плащ. Думчев молча всему подчинялся. Коля взял его под руку. Мы пошли. Санитар освещал фонарем дорогу. Иногда свет фонаря падал на Думчева: лицо усталое, бледное, но глаза строго и пристально смотрели мимо нас куда-то вдаль. Все молчали. Так дошли до дороги, где стояла лошадь, привязанная к придорожному дереву.
— В больницу? — спросил Коля Сенцов. Я нагнулся к нему и тихо сказал:
— Сергею Сергеевичу будет лучше дома.
Телега тронулась. Было совсем черно. Дождик, теперь уже вялый и долгий, шумел в листве придорожных деревьев. Все молчали. Телега спокойно и медленно катилась по дороге в город.
Шумит полуденным шумом Москва. Беспрерывно мчатся машины, огибая площадку у станции метро, мчатся вверх, к Арбату. Гудки машин, звонки трамваев висят в воздухе. Всего миг-другой, и иссякают. И, как бы догоняя, разыскивая эти растаявшие звуки, тут же возникают новые гудки и звонки, возникают настойчиво и непрерывно чтоб усилить этот гул и так же раствориться в нем.
