Ознакомительная версия.
– Ну вот, Дэн, – в голосе Макферсона мешаются злость и сострадание. – Ты в своей машине, и она тебя довезет, а дом свой как-нибудь и сам найдешь.
– К-какой дом?
…При испанцах и потом, при мексиканцах, округ Ориндж был краем ранчо. На севере располагались ранчо Лос-Койотес, Лос-Аламитос, Лос-Болсас, Ла-Абра, Лос-Серритос, Каньон-де-Санта-Ана и Сантьяго-де-Санта-Ана. Средняя часть округа состояла из ранчо Болса-Чика, Трабуко, Каньяда-де-Лос-Алисос и Сан-Хоакин. На севере были ранчо Нигель, Мисьон Вьеха, Бока-де-Ла-Плайя и Ломас-де-Сантьяго.
Чтобы дать вам представление о размерах – ранчо Сан-Хоакин состояло из двух частей, первая, ранчо Сьенега-де-Лас-Ранас, «Лягушачье болото», простиралась от Ньюпортского залива до Красного холма; вторая, ранчо Болса-де-Сан-Хоакин, включала в себя большую часть земель, образовавших впоследствии ранчо Ирвина. Всего около ста сорока тысяч акров.
Размечали эти огромные земельные угодья, не слезая с лошади, при помощи мерной веревки длиной около сотни ярдов. Знаков не ставили, их роль исполняли то рощица кактусов, то побелевший череп быка, то еще что в этом роде. Большей точности просто не требовалось, земля оставалась открытой для всех, и скот перемещался по ней совершенно свободно.
Весной, после отела, устраивали отлов. Верховые пастухи, пользовавшиеся славой чуть ли не лучших наездников в истории человечества – кстати сказать, среди них было немало быстро исчезавших с лица земли индейцев, – собирали скот в стада и гнали к клеймильным пунктам; ранчо были настолько велики, что на каждом из них приходилось иметь несколько таких пунктов. Здесь же устраивалось празднество, выставлялись и украшались столы, для предстоящего пира не жалели огромных количеств мяса, бобов, лепешек и острых соусов. Каждый новорожденный теленок отмечался клеймом, приблудный скот отправлялся в соответствии с клеймами на свои ранчо, а затем начиналось веселье. Самой важной частью праздника считались конные скачки, чаще всего они проводились на дистанции в девять миль.
Другие игры имели более кровожадный характер, вот, например, одна из них. Живого петуха закапывали по шею в песок, после чего требовалось оторвать ему голову – на полном, разумеется, скаку. Ну и, конечно, разнообразные формы боя быков.
По вечерам устраивались танцы, причем здесь законодателем моды был Сан-Хуан-Капистрано, остававшийся в течение всего испано-мексиканского периода крупнейшим поселком этих мест.
Дома строились одноэтажные, из необожженного кирпича, домашняя утварь была самая простая и сплошь местного изготовления. Одежда следовала европейской моде – пятидесяти, а то и восьмидесятилетней давности, – несколько трансформированной в соответствии с местными обычаями и скромными производственными возможностями. Стекла не было вовсе. Земля и скот – вот и все, чем были богаты эти люди.
Жизнь их протекала в полном отрыве от остального мира, с одной стороны – пустые и безлюдные горы, с другой – безбрежный – и тоже безлюдный – простор океана; с тем же успехом они могли быть единственными обитателями нашей планеты.
В 1826 году, когда Джедидайя Смит сумел пройти путь от Миссури до этих мест, мексиканский губернатор Калифорнии пытался вышвырнуть его из штата. Однако следующую группу американцев, появившуюся через десять лет, встретили уже с распростертыми объятиями. Это были торговцы, они привезли разнообразные европейские товары, а уехали с грузом шкур и свечного сала.
Но далеко не все торговцы уезжали, некоторые из них прельщались этой землей и оставались здесь навсегда. Прием им оказывали самый радушный. Выучить испанский, обратиться в католичество, жениться на местной девушке, купить участок земли – не один американец и англичанин прошел этот путь и стал уважаемым членом общины. А дон Абель Стернз и дон Джон Форстер (более известный как Сан-Хуан-Капистрано, благодаря своей одержимости этой старой миссией, которую он купил после ее секуляризации) даже разбогатели.
Калифорнийцы отличались безукоризненной честностью, гордостью, щедростью, гостеприимством. Это производило глубочайшее впечатление на всех приезжавших сюда американцев, будь они хоть сто раз завзятыми антипапистами.
Эдвард Вишер навещал дона Томаса Йорбу, главу самого выдающегося из местных родов; он похвалил лошадь, на которой дон Томас провожал его к границе своих земель. Садясь в Сан-Диего на корабль, Вишер получил эту лошадь в подарок; в сопровождающей записке дон Томас просил его «принять этого прекрасного жеребца в память о Калифорнии».
Отрезанные от мира, повинующиеся неспешному ритму скотоводства, здешние ранчо создавали своим обитателям сонную, буколическую, феодальную жизнь, почти полностью оторванную от Европы, от истории, от бега времени. Четыре поколения раз за разом повторялся один и тот же простой цикл, от одного клеймения до другого. Почти ничего не изменялось, основными реалиями были и оставались дома из необожженного кирпича, жаркое солнце в синем, ясном небе, прекрасные лошади, скот, пасущийся на склонах холмов, широкая прибрежная равнина. Немногих иностранцев, прибывавших с намерением здесь поселиться, встречали радушно и быстро принимали в свою среду; купцы привезли стекло. На калифорнийцев такие мелочи почти не влияли.
Но затем Соединенные Штаты начали войну и отняли у Мексики огромные юго-западные территории, в том числе и Калифорнию. Годом позднее в предгорьях Сьерра-Невады обнаружилось золото, и Сан-Франциско захлестнул поток американцев, началась золотая лихорадка, продолжающаяся и по сию пору. История вернулась.
Чтобы кормить всех этих людей, скот с юга перегонялся на север, Лос-Анджелес рос как на дрожжах. Нахлынувшие в Южную Калифорнию американцы сразу обратили внимание на огромные поместья испанцев и мексиканцев, соблазнительная добыча лежала прямо под носом, оставалось только ее зацапать. Подписанный в Гуадалупе-Идальго мирный договор, которым завершилась мексиканская война, гарантировал мексиканским гражданам Калифорнии соблюдение их имущественных прав, но все это осталось пустым звуком. Подобно соглашениям, заключавшимся между Соединенными Штатами и индейскими племенами, этот договор не стоил и бумаги, на которой был написан. Уже через два года Конгресс принял закон, обязующий землевладельцев представить доказательства своих имущественных прав; фактически это был сигнал к началу травли.
От старых ранчерос потребовали представления документов, которых попросту не существовало – в прошлые времена они были ни к чему; судебные тяжбы по правам на землю тянулись многие годы, а то и десятилетия. Единственными активами ранчерос были земля и скот, а большая часть скота пала во время великой засухи шестьдесят третьего – шестьдесят четвертого годов. Чтобы продолжить борьбу за свою землю, ранчерос должны были нанимать адвокатов, для чего им приходилось распродавать по клочкам эту же самую землю. Таким образом они лишались земли вне зависимости от исхода судебных дел.
Ознакомительная версия.
