Блэйк сделал движение головой, которое можно было принять за кивок.
— И в этот раз ожидается отправка довольно большой партии.
Теперь Блэйк два раза моргнул, что можно было посчитать за знак согласия.
— Но теперь в деле оказался замешан какой-то Охотник, — заметил Блэйк.
— Все указывает именно на это, — согласился Дикерсон.
— Раз вы прибыли сюда из Вашингтона, — сказал Блэйк, — то, может быть, в курсе нашей новой политики по отношению к Охоте?
— Может быть, — сказал Дикерсон.
Ему не хотелось признаваться, что он ни разу не видел своего нового шефа и даже не знал, как того зовут. Он лишь несколько раз получал от него инструкции по телефону, и то лишь после обмена сложными кодами, меняющимися каждый день. Дикерсон несколько секунд не мигая смотрел на Блэйка, и агенту стало не по себе. Наконец он сказал:
— Блэйк, ты ведь причисляешь себя к старой гвардии, воспитанной на идеологии, правда?
— Думаю, вы можете считать меня идеологическим агентом, — ответил Блэйк. — Да, у меня есть свои принципы, но я действую очень гибко. Действовать согласно обстановке — вот мой девиз!
— Очень хорошо. Именно поэтому ты до сих пор на службе. Все вокруг постоянно меняется.
— Да, сэр.
— Меня сюда направили из Вашингтона. Я могу кого угодно набирать в свой отдел и могу кого угодно уволить.
— Да, сэр.
— Запомни, Блэйк, никакая идеология нам тут не нужна. По крайней мере при этой администрации. Думаю, что раньше ты хорошо работал, хотя меня это абсолютно не интересует. Все было связано с идеологией, в которой мы больше абсолютно не заинтересованы. Так что больше никакой идеологии, понятно? У нас теперь другие принципы.
— Да, сэр. А какие это другие принципы?
Новая администрация заинтересована в прагматизме и финансовой самоокупаемости.
— Простите, сэр?
— Чем бы мы ни занимались — я имею в виду все федеральные учреждения — нужно приносить прибыль.
— Это понятно.
— И чем больше мы будем стараться, тем больше у нас будет прибыли.
— Конечно, сэр. Я полностью согласен с нашими новыми принципами. Я всегда верил в то, что финансовая ответственность — единственная дорога к счастью.
— Наше агентство тоже должно приносить прибыль.
— Разумеется. Это секретная директива, не так ли? Я просто хочу быть уверен, что понял вас абсолютно правильно. Я вполне готов работать в таких условиях. К тому же, честно говоря, у нас уже случались подобные прецеденты. Я работал на прибыль и при старой администрации, по крайней мере некоторое время.
— Может, ты и работал, — заметил Дикерсон, — но не в таком масштабе, в каком мы собираемся работать теперь. Теперь целесообразность любой операции будет определяться лишь объемом вероятного дохода.
— Что вы хотите, чтобы я сделал с Охотником?
— Узнай, кто он такой, держи его под наблюдением, но не трогай. По крайней мере до тех пор, пока не получишь инструкции на этот счет.
Мерседес поселилась в маленьком домике, принадлежавшем Багамской корпорации, посреди миниатюрных джунглей. Вокруг росли банановые пальмы, эвкалипты и другие экзотические деревья. На веранде стояли кресла-качалки. Защищенный от шума тропической растительностью, домик утопал в тиши, которую лишь изредка нарушало жужжание огромных насекомых.
— Присаживайся в кресло-качалку, — сказала Мерседес. — Я приготовлю что-нибудь выпить. Как насчет легкого коктейля из рома?
Блэквелл уселся в кресло, и оно приятно затрещало. Он забросил ноги на перила — судя по истертой поверхности, ему не первому пришла в голову подобная идея. Сложив руки за головой, он вздохнул. Стояла невыносимая жара, и он чувствовал себя усталым. Однако он с удивлением обнаружил, что это была приятная усталость. В воздухе пахло влажными гниющими листьями. Казалось, Флорида принадлежала к другой эпохе и вот-вот могла вернуться обратно в палеозойскую эру. Золотистые лучи солнца пробивались через сплетения ветвей и лиан. Мерседес вернулась через пару минут, держа в руках два запотевших бокала с янтарной жидкостью. Блэквелл отпил из бокала и почувствовал, как на него снизошла благодать. Золотистый день постепенно уступал место бархатному вечеру.
Через несколько часов Мерседес спросила у Блэквелла:
— А чем ты занимаешься кроме продажи оружия?
Блэквелл погладил Мерседес по голове, покоившейся на его плече. Они лежали в огромной двуспальной постели Мерседес. В спальне было темно, и лишь в гостиной горела неяркая настольная лампа. Часы показывали половину первого ночи. В окне темнели силуэты пальм.
— А ты умеешь хранить секреты?
— Конечно.
— У меня в Нью-Йорке школа каратэ.
— Еще раз рыпнешься, и я тебя урою, — сказал с телеэкрана Клинт Иствуд[12].
— Классная фраза, — сказал Фрамиджян. — Она мне всегда нравилась. «Я тебя урою». Круто сказано. Правда, крошка?
Сидевшая в кресле Розалия устало приоткрыла глаза.
— Отличная фраза, дорогой, но ты уже третий раз мне об этом говоришь.
— Ну и что? — удивился Фрамиджян. — А тебе, парень, нравится эта фраза?
Поляк сидел в кресле напротив, уронив голову на грудь. Стрелки часов показывали половину четвертого утра, и он уже забыл, когда спал в последний раз. Он медленно поднялся, зевнул и с хрустом потянулся.
— Да, неплохо сказано. Но с меня хватит фильмов.
— Может, поиграем еще в джин-рамми?
Поляк отрицательно покачал головой:
— Я думаю, пора наконец поспать.
— Вот это замечательная мысль, — воскликнул Фрамиджян. — Если хочешь, можешь занять комнату для гостей. Там стоит кровать с японским водяным матрацем. Будешь спать как младенец. А мы с Розалией ляжем в своей спальне. Что ты об этом думаешь?
— Я думаю, что ты считаешь меня круглым идиотом, — ответил Поляк.
Фрамиджян протестующе поднял руки, насколько позволяла цепь.
— Эй, ты совсем не так меня понял. Я никогда не считаю идиотом человека, у которого в руках пистолет. Я отношусь к оружию с уважением. Я сам занимаюсь этим бизнесом.
— Он не хотел сказать ничего плохого, — добавила Розалия.
Ей ужасно хотелось спать, и она надеялась, что Фрамиджян не собирается сделать какую-нибудь глупость. Этот здоровяк, похоже, продумывал все на несколько ходов вперед. Розалии казалось, что он не станет их убивать, если они будут выполнять все, что он им прикажет. Хота особой уверенности у нее на этот счет не было. Но все же это лучше, чем пытаться его обмануть. Интересно, что на уме у Фрамиджяна?
