В живых остался Каф. Он был в глубоком шоке. На затылке у него обнаружили шишку, но кости были целы.
Пью принес две порции пищевого концентрата и по стакану аквавита.
— Давай, — сказал он.
Мартин послушно взял аквавит.
Каф лежал не двигаясь, лицо его в обрамлении черных волос казалось восковым, губы были приоткрыты, и из них вырывалось слабое дыхание.
— Это все первый толчок, самый сильный, — сказал Мартин. — Он сдвинул горные породы. Должно быть, там находились залежи газа, как в тех формациях в тридцать первом квадрате. Но ведь ничто не указывало…
И тут земля выскользнула у них из-под ног. Вещи вокруг запрыгали, загремели, затрещали, закричали: ха-ха-ха!
— В четырнадцать часов было то же самое, — неуверенно произнес Мартин. Но когда тряска затихла и все предметы вокруг прекратили танец, Каф вскочил, в нем всколыхнулась тревога.
Пью перепрыгнул через камень и уложил Кафа на койку. Тот отбросил его. Мартин навалился ему на плечи. Каф кричал, боролся, задыхался, его лицо почернело.
Пальцы Пью сами инстинктивно отыскали нужный шприц; пока Мартин держал маску, он вонзил иглу в нервный узел, возвращая Кафа к жизни.
— Вот уж не думал, что ты это умеешь, — сказал Мартин, переводя дыхание.
— Мой отец был врачом. Но это средство не всегда помогает, — ответил Пью. — Жаль, что я не допил аквавит. Землетрясение кончилось? Что-то я не пойму.
— Не думай, что только тебя трясет. Толчки продолжаются.
— Почему он задыхался?
— Я не знаю, Оуэн. Загляни в книгу.
Каф стал дышать ровнее, и лицо его порозовело, только губы были все еще темными. Мартин с Оуэном наполнили бокалы бодрящим напитком и сели рядом, раскрыв медицинский справочник. Под рубриками «шок» или «ушиб» ничего не сказано о цианозе и удушье. Он не мог ничего наглотаться — ведь он в скафандре.
— Этот справочник нам так же полезен, как «Бабушкина книга о лекарственных травах»… — Пью бросил книгу на ящик. Она не долетела, потому что либо Пью, либо ящик еще не обрели спокойствия.
— Почему он не подал сигнала?
— Что?
— У тех восьми, которые остались в шахте, не было на это времени. Но ведь он-то и девушка были снаружи. Может, она стояла у входа, и ее засыпало камнями. Он же оставался снаружи, возможно, в дежурке. Он вбежал в туннель, вытащил ее, привязал к сиденью флаера и поспешил к куполу. И за все это время ни разу не нажал кнопку тревоги. Почему?
— Наверно, из-за удара по голове. Сомневаюсь, понял ли он, что девушка мертва. Он потерял рассудок. Но даже если он и соображал, не думаю, чтобы он стал нам сигналить. Они ждали помощи только друг от друга.
Лицо Мартина было похожим на индейскую маску с глубокими складками у рта и глазами цвета тусклого угля.
— Ты прав. Представляешь, что он пережил, когда началось землетрясение и он оказался снаружи, один…
В ответ Каф закричал.
Он свалился с койки, задыхаясь, в судорогах, размахивая рукой, сшиб Пью, дополз до кучи ящиков и упал на пол. Губы его были синими, глаза белыми. Мартин снова втащил его на койку, дал вдохнуть кислорода и склонился над Пью, который приподнялся, вытирая кровь с рассеченной скулы.
— Оуэн, ты в порядке? Что с тобой, Оуэн?
— Я думаю, все в порядке, — сказал Пью. — Зачем ты трешь мне физиономию этой штукой?
Это был обрывок ленты компьютера, измазанный кровью Пью. Мартин отшвырнул его.
— Мне показалось, что это полотенце. Ты разбил щеку об угол ящика.
— У него прошел припадок?
— По-моему, да.
Они смотрели на Кафа, лежавшего неподвижно. Его зубы казались белой полоской между черными приоткрытыми губами.
— Похоже на эпилепсию. Может быть, поврежден мозг?
— Вкатить ему дозу мепробамата?
Пью покачал головой.
— Я не знаю, что было в противошоковом уколе. Боюсь, что доза будет слишком велика.
— Может, он проспится и все пройдет?
— Я и сам бы поспал. Я на ногах не держусь.
— Тебе нелегко пришлось. Иди, а я пока посижу.
Пью промыл порез на щеке, снял рубашку и остановился.
— А вдруг мы могли что-то сделать — хоть попытаться.
— Они умерли, — мягко сказал Мартин.
Пью улегся поверх спального мешка и вскоре проснулся от страшного клокочущего звука. Он встал, покачиваясь, нашел шприц, трижды пытался ввести его, но это ему никак не удавалось. Затем начал массировать сердце Кафа.
— Искусственное дыхание, изо рта в рот, — приказал он, и Мартин подчинился.
Наконец, Каф резко втянул воздух, пульс его стал равномерным и напряженные мышцы расслабились.
— Сколько я спал? — спросил Пью.
— Полчаса.
Они стояли, обливаясь потом. Земля дрожала, дом покачивался и сжимался. Либра снова принялась танцевать свою проклятую польку, свой гусиный танец. Солнце, поднявшись чуть повыше, стало еще больше и краснее: скудная атмосфера была насыщена газом и пылью.
— Что с ним творится, Оуэн?
— Я боюсь, что он умирает вместе с ними.
— С ними… Но они умерли, я же сказал.
— Девять умерло. Они все мертвы, раздавлены или задохнулись. Все они в нем, и он в них во всех. Они умерли, и теперь он умирает их смертями, один за другим.
— Господи, какой ужас, — сказал Мартин.
Следующий приступ был примерно таким же. Пятый — еще хуже. Каф рвался и бился, стараясь сказать что-то, но слов не было, словно рот его набили камнями и глиной. После этого приступы стали слабее. Но и он сам ослаб. Восьмой приступ начался в 4:30. Пью и Мартин бились до половины шестого, стараясь удержать жизнь в теле, которое без сопротивления уплывало в царство смерти. Им это удалось, но Мартин сказал, что следующего приступа он не переживет. Так бы оно и вышло, но Пью, прижавшись ртом к его рту, вдыхал воздух в его опавшие легкие, пока сам не потерял сознания.
Пью очнулся. Купол был матовым, в нем не горел свет. Пью прислушался и уловил дыхание двух спящих мужчин. Потом он заснул, и его разбудил только голод.
Солнце поднялось высоко над темными равнинами, и планета прекратила свой танец. Каф спал. Пью и Мартин пили крепкий чай и глядели на него с торжеством собственников.
Когда он проснулся, Мартин подошел к нему.
— Как себя чувствуешь, старик?
Ответа не было. Пью занял место Мартина и заглянул в карие, тусклые глаза, которые глядели на него, но ничего не видели. Как и Мартин, он сразу отвернулся. Он подогрел пищевой концентрат и принес Кафу.
— Выпей.
Он заметил, как напряглись мышцы на шее Кафа.
— Дайте мне умереть, — сказал юноша.
— Ты не умрешь.
Каф сказал, четко выговаривая слова: