Конвей бросил на О'Мару, а затем на Приликлу озадаченный, но довольный взгляд и, прежде чем вернуться к прерванной работе, сказал:
– Прошу вас, выслушайте меня. Я здесь никого не боюсь, да и нигде, если на то пошло. И никакой у меня нет ксенофобии... – На миг в его голосе появилось сомнение. – ...если только не считать ее первыми симптомами то, что я только что сорвался и накричал на старого друга. Но с психикой у меня, похоже, все в порядке. Как себя чувствует пациент?
– Как себя чувствуешь ты, друг Конвей, я знаю точно, – сказал Приликла, – а друг Туннекис напуган, озадачен и очень смущен.
– Туннекис, – торопливо проговорил Конвей, – что происходит?
– Я не знаю, что происходит, – сердито отозвался Туннекис. – У меня в сознании мелькают картины и звуки. Они бессвязны, разобщены и... их не описать словами. Что... что вы только что со мной сделали?
– Сейчас не время объяснять – получится слишком долго, – ответил Конвей, – но я намерен продолжать делать с вами то же самое столько времени, сколько сумею. – Не вынимая рук из редукционных перчаток и не отрывая глаз от операционного экрана, он взволнованно проговорил:
– Реакция пациента не беспочвенна. Мы начинаем получать результаты.
– Друг Конвей, я тоже не знаю, что происходит, – отметил Приликла. – Судя по тем таблицам, которые мы разработали относительно связи между расстоянием от пациента и действием телепатического контагиона, у всех вас уже должны были появиться ярко выраженные изменения в эмоциональном излучении и поведении. Однако все выглядит иначе: за одним-единственным исключением, симптомы у вас минимальны. Я могу приписать это только тому, что вы являетесь носителями нескольких мнемограмм. Мнемограммы – записи прежних знаний и воспоминаний доноров, не подвержены ментальному влиянию в настоящем времени и потому способны служить неким якорем для вашего собственного сознания. Вы, диагносты, обладающие несколькими партнерами по разуму, сохраняете психическую устойчивость за счет мыслей и чувств доноров мнемограмм. Но это позволяет вам выиграть лишь немного времени. Сколько именно – сказать не могу, поскольку уже отмечаю у вас симптомы ментальной инфекции. Вам скоро придется уйти.
– А один из нас, – изрек Конвей, не отрывая глаз от операционного экрана, – не диагност. Администратор, ради вашей собственной ментальной безопасности вы должны немедленно покинуть операционную. Как только вы уйдете на безопасное расстояние, вы сможете вести беседу с пациентом по коммуникатору и следить за тем, чтобы сюда не ворвались охранники.
– Нет, – только и сказал О'Мара.
Приликла был единственным в госпитале, кто знал, что у О'Мары тоже есть партнерша по разуму – один-единственный ментальный якорь по имени Маррасарах, которая могла застраховать О'Мару от безумия, но могла и не справиться с этим. Но эмпат дал психологу клятву хранить молчание. О'Мара считал, что ему должно хватить разума одной волевой и уравновешенной кельгианки в качестве спасительного якоря. Он понимал, что эмпату видны его сомнения, но Приликла улетел, не сказав ни слова.
Сомнения О'Мара ощущал в самой глубине сознания.
Он следил за работой Торннастора и Конвея и пытался с переменным успехом искать успокоительные слова для Туннекиса, чье смущение, страх и отчаяние стали подобны плотному, почти осязаемому туману, сгустившемуся в операционной. О'Марой овладело сильнейшее желание как можно скорее уйти отсюда – хотя бы для того, чтобы отдышаться. Он то и дело ловил себя на мысли о том, не тратят ли врачи время понапрасну, и чем дальше, тем больше ему казалось, что все так и есть. Существо по имени Туннекис страдало потому, что стало жертвой нелепого несчастного случая, после которого ему не смог помочь ни один из его сородичей. Теперь кермианин награждал безумием врачей госпиталя, пытавшихся спасти его. В таких вопросах следовало расставлять приоритеты. Кем был Туннекис? Всего лишь огромной слизнеподобной омерзительной тварью, которая пожирала сознание О'Мары, жутким чудовищем, которое нельзя было ни отправить домой, ни оставить в госпитале. Решение было очевидным и простым, и О'Мара обладал достаточной властью для того, чтобы привести его в исполнение. Он скажет этому самоуверенному молодому выскочке Конвею и этому тупице, толстокожему слону, который ему ассистирует, что противный кермианский слизень ровным счетом никому не нужен, и велит немедленно прекратить операцию.
И вдруг О'Мару охватил страх. Так страшно ему не было еще никогда в жизни. Страх был бесформенный, не конкретный, но жуткий, и вдобавок к нему примешивалось чувство полного отчаяния. Он не хотел принимать решение и отдавать приказы, потому что знал: Конвей, который ухитрялся всегда все делать по-своему, откажется повиноваться. А Торннастор обхватит его своими длинными бородавчатыми щупальцами и растопчет слоновьими ножищами – только мокрое место останется. О'Маре хотелось убежать и спрятаться от всего и всех жутких чудовищ, населявших это кошмарное место. Даже Приликла, такой нежный и хрупкий, безгранично дружелюбный, сейчас казался ему ужасным существом, бесстыдно забирающимся в его разум и откапывающим там самые глубокие и постыдные чувства, о которых не следовало знать никому, а эмпат только и ждал случая всем о них разболтать. «Я – ничтожество, – с горечью, страхом и отчаянием думал О'Мара. – Я не нужен никому и даже самому себе».
Он ухватился за край операционного стола с такой силой, что костяшки его пальцев побелели, и вскрикнул, не осознавая, как дико прозвучит его крик:
– Маррасарах, прошу тебя, помоги мне!
Конвей свирепо зыркнул на О'Мару.
– Что за идиотские выходки, О'Мара?! Здесь нельзя так орать, идет очень тонкая операция. И что еще за Маррасарах? Да ладно, не отвечайте, только стойте тихо и не мешайте нам.
Крошечный участок клеток мозга О'Мары, не задетый ураганом страха и отчаяния, захлестнувшим его разум, зафиксировал оскорбительные слова и резкий тон, совершенно несвойственный Конвею. Значит, и его тоже задела распространяемая Туннекисом инфекция. Неожиданно Конвей выкрикнул еще громче О'Мары:
– Проклятие, моя голова!
Конвей стиснул зубы, лицо его исказила гримаса боли, но он не выдернул рук из операционных перчаток. Мало-помалу он расслабился.
Страх и отчаяние О'Мары тоже, неизвестно почему, начали отступать. Он озабоченно спросил:
– Что с вашей головой?
– Глубокое нелокализованное покалывание между ушами – будто кто-то у меня в мозгу шомполом вертит, – ответил Конвей и внезапно вернулся к обычной сдержанности и тактичности. – Сэр, – сказал он, – мне доводилось и прежде испытывать подобное ощущение. Это Туннекис пытался установить телепатическую связь с нетелепатами. Ощущение длилось всего одно мгновение. Вы тоже почувствовали? Вы слышали, что он сказал?
