Ученый дернулся встать, но Тала повисла у него на плече.
– Тихо! – просипела она. – Тихо!
Мушкетов попытался выползти из промоины, не обращая внимания на ее слова. Филиппинка рванула его обратно, едва не отодрав воротник шинели.
– Лежать! – едва слышно прохрипела она в самое ухо геологу. – Слушать!
За ревом беснующегося ящера с трудом различались даже выстрелы.
– Надо помочь, – выдавил Мушкетов, с трудом выволакивая из-за спины ружье.
– Молчи! – Грязная узкая ладонь заткнула ему рот. – Экек поет!
Железный лязг прервался на минуту. Наступила противоестественная почти-тишина, нарушаемая только щебетом певчих птах.
Нет, понял геолог. Все птицы давно разлетелись.
«Этипроклятыептицы» – так говорил Рэндольф. Красиво кричат. Словно поют.
Когда лев убивает антилопу – на запах добычи приходят гиены. Когда жертву убивает дракон – кто придет обглодать кровавые кости?
Экек, пернатые бесы суеверных филиппинцев. Божья кара с берегов Стимфалийского озера.
Сухие жесткие пальцы, что впились в лицо молодого ученого, дрожали.
Совсем рядом, над головами забившихся в проточенную дождевой водой щель людей, прозвучала соловьиная трель. Под тяжелой пятой прогнулся гнетовник. Стараясь не шевельнуться, не дышать, Мушкетов скосил глаза: сквозь просвеченный солнцем зеленый ковер торчали черные кривые когти.
Если бы тварь опустила голову, она бы заметила скорчившихся, беспомощных двуногих. Но сейчас перед ней маячили горы свежего мяса, две туши тикбалангов, и только присутствие озлобленного ранами дракона мешало ей набить утробу безо всяких усилий.
Стая гиен даже льва отгоняет от его добычи.
Механический рык чудовища стих, перейдя в спазматические трубные хрипы. Выстрелы звучали редко, перемежаясь паническими глохнущими криками. Что-то орал, надсаживаясь, Злобин: кажется, пытался превратить бегство в отступление. С точки зрения Мушкетова, никакой разницы не было. Людские голоса удалялись, сменяясь переливчатым хором стимфалид. Еще немного, и послышалось чавканье раздираемой плоти, лишь изредка прерываемое драконьими взрыками и коротким презрительным щебетом.
Тала отняла ладонь. Коротко прижала палец к губам геолога: молчи. Коснулась брови: смотри. Указала вперед, в темноту узкой промоины: ползи. Медленно. Неслышно. Стань червем, и зло не коснется тебя. И молись.
До лагеря было чуть больше трех верст. Геолог готов был проделать весь путь ползком, лишь бы не привлечь внимания тварей, что пиршествовали сейчас совсем рядом. И подозревал, что именно это ему и придется проделать.
– И все же я настаиваю, Александр Васильевич, – упорствовал Обручев, – что вы должны меня выслушать!
Капитан выпрямился, поправляя фуражку. На ученого он по-прежнему не глядел.
– Владимир Афанасьевич, при всем уважении – не до вас!
Его прервал стон раненого из лазаретной палатки. Из неполной дюжины охотников в лагерь вернулась едва половина, но только один получил ранение, да и то больше по случайности, подвернувшись плечом под рухнувший ствол дерева, свороченного гигантской рептилией на бегу. Остальные были невредимы – физически. Доктор Билич, едва глянув на них, распорядился выдать каждому по экстраординарной порции спиртного с горячим чаем и оставить в покое, а сам удалился зашивать матросу Наливайко распоротую острой щепой до кости руку.
– Да послушайте вы, упрямец! – вспылил геолог. Борода его встала дыбом от волнения. – Это важнее, чем какой-то мегалозавр! Тот может нас жрать только по одному.
Колчак развернулся:
– Хорошо. У вас минута. Излагайте.
– Медный колчедан. – Обручев продемонстрировал желто-блестящие камушки. – Мы стоим на внешнем склоне вулканического кратера, затопленного морем. Внутри его, под водой, выходят гидротермальные воды. Образуются минеральные россыпи. Но этот колчедан найден невдалеке от лагеря. Как он оказался здесь? Я собрал образцы: похоже, что вулкан регулярно пробуждается. Соприкасаясь с раскаленными породами, морская вода превращается в пар. Содержимое кратера выплескивается, и донные породы отлагаются слоями на внешних склонах. Мне удалось откопать самое малое три таких слоя. И все признаки указывают на то, что следующее извержение совсем близко. Надо переносить лагерь. Как можно дальше от кратера, на возвышенность. Этот холм нас не защитит.
– Спасибо, Владимир Афанасьевич, но ваш совет немного запоздал, – промолвил капитан, снова отворачиваясь. – Мы и так должны будем сегодня же свернуть лагерь. Здесь нам охоты не будет, а без охоты мы скоро начнем голодать. Лейтенант Злобин! Ваши соображения?
– Что? – Лейтенант потер ладонями бледное лицо, пересеченное жуткими шрамами от когтей стимфалиды. – Прошу прощения, задумался… Я не знаю, как нам быть. Эта тварь не даст покою. Может быть, снять с «Манджура» один «гочкис» – трехфунтовый снаряд ей не переварить. – Он прерывисто вздохнул. – Винтовочные пули в нее уходили, как в мешок с песком.
– Пятнадцать пудов без станка, – напомнил капитан. – И тащить придется далековато. Даже идея выдолбить ловчую яму для вашего чудовища кажется мне более разумной. Может, наш зоолог что-нибудь подскажет?
Никольский оторвался от блокнота, в котором судорожно набрасывал очертания распростертого на брезенте троодона. Но высказать свое мнение ему не удалось.
Из-за скалы, из лесной чащи донесся уже знакомый Обручеву непереносимый скрежещущий рев, точно мясорубка перемалывала мясорубку. Только совсем близкий. Тератавр Катя впервые на памяти геолога издал звук: писклявый хрип ужаса.
– Оно уже здесь, – просипел Злобин перехваченным горлом. – Господи, оно пришло по нашим следам…
Стоявший за спиной геолога комендор Черников вскинул ружье.
Если до сей минуты Обручев мог лишь предполагать, с каким неординарным человеком его свела прихотливая судьба, то сейчас он мог убедиться в этом воочию. Колчак лишь чуть больше ссутулился, отчего и без того приметное сходство с изготовившимся к полету ястребом стало еще более разительным. Должно быть, именно так он выглядел на мостике своего эсминца в те мгновения, когда море вокруг вскипало под градом японских снарядов.
– Без паники! – Голос капитана, как показалось Обручеву, пересилил даже рев чудовища, хотя на самом деле вряд ли это было так. – В две шеренги – стройся! Целиться твари в голову, стрелять залпом по команде!
В долю мгновения лагерь сделался похож… нет, пожалуй, не на муравейник, а на курятник, подумал Обручев. Именно так – всполошенный приближением лисы курятник, разве что испуганное кудахтанье заменялось руганью унтеров, а порядку было столь же немного. На корабле многочисленные учения уже за пару месяцев загоняли нужные рефлексы в подкорку, так что матрос, вскочив по тревоге, зачастую окончательно просыпался, лишь вскарабкавшись по вантам или заняв место у орудия. На суше у моряков дела шли заметно хуже. Одних матросов, с перепугу позабывших свое место в шеренге, загоняли на первое попавшееся. Другим, с еще большего испугу сунувшимся в строй без винтовок, крепким словом – а чаще кулаком – указывали направление к составленным в пирамиды стволам. Понемногу строй обретал нужные черты, но слишком уж медленно.
